— Ну-ну, покажи мне его, детка, — мечтательно ответил профессор, разглядывая её с видом посетителя выставки, так что непонятно было, что имеет в виду. Муся, как фокусник, вытащила из рукава помятую бумажку и начала читать:
Если во мне расцвет,
Рядом любимых нет.
Если тоска и грусть,
Я от любви тащусь.
— Ну, что? Что? — спросила Муся, нервно оглаживая себя.
— Это enjambement, детка, — сказал профессор.
— Что? — сделала круглые глаза пышногрудая детка.
— Несогласованность между ритмикой и стилистикой.
— И? Красиво?
— Очень красиво, — согласился профессор, продолжая разглядывать покрой её платья.
— Там, дальше, другой стих, мистический, — сообщила Муся.
— А? Посмотрим:
Когда мы с демона содрали перья,
Могильная плита откинулась,
И кровь лилась потоком, задымившись.
— Ну?
— Образ впечатляет.
— А ещё…
— Валяй…
Муся откашлялась и продекламировала наизусть:
Я вся горю, как на костре,
И вот за это всё и любишь ты меня.
Все черти, дьяволы и орки все
Готовы обнимать колени мне в теченье дня!
Никодимыч поперхнулся пивом и сделал вид, что рассматривает картину на ближайшей стене.
— Какие страсти, малышка! — воскликнул профессор.
Муся довольно улыбнулась:
— А теперь "мировая скорбь", как вы просили.
Она глубоко вздохнула и с подвываниями затянула:
Любовь пылает страстью, а печаль
Меня во гроб сведёт и разума лишит,
Но возьму свой меч, схвачу свой щит
И кинусь с башни.
Умереть не жаль!
— Браво! — зааплодировал профессор. — Пойди, возьми себе чего-нибудь, и пообщаемся прозой.
Муся подошла к бару:
— Джин мит тоник, битте.
— Чиво-о? — протянул Соня. — Мятный джин или тоник с мятой мятой?
— Джин с тоником. Я учу немецкий.
— Плохое произношение, — укоризненно ответил бармен. — Я не знаю языка и то ничего не понял.
— Ну и что? — возразила Муся и заглянула в стакан. — Я скоро отсюда выберусь, битте шён.
— Каким чудом?
— У меня предчувствие. Познакомлюсь с мин херц. С принцем.
— Не выражайся — у меня приличное заведение. С каким принцем?
— С сыном нефтяного короля, эрудированным, интеллигентным, симпатичным, романтичным, стоящим.
— Сколько? — спросил Соня.
— Что "сколько"?
— Сколько он должен стоить, чтобы тебе понравиться?
— Н-ну-у… — задумалась Муся, но тут с порога послышался бодрый голос:
— Ты обо мне, любовь моя? — и к стойке, энергично вихляя задом и убивая парфюмом наповал, подошёл невысокий тип лет тридцати в продуманно потрёпанной одежде, так что из заморских дыр дерзко выглядывало грешное тело.
— Го-оша, — отозвалась Муся, глядя на него сквозь стакан. — У тебя один и тот же эпитафий.
— Эпитет, — буркнул профессор, но его проигнорировали.
— Всем шампанского, — жизнерадостно заявил Гоша, доставая из кармана рулончик пёстрой бумаги и отрывая от него несколько прямоугольничков.
— Местная валюта, видал? — шепнул Никодимыч мне на ухо.
— Разве мы пересекли границу?
— Да. Невидимую. Тут свои порядки и нуж…
Продолжение
— Тут свои порядки и нужно их придерживаться, — вот что сказал мне Никодимыч.
Я прервал писанину на полуслове, чтобы спрятать тетрадь и ручку.
Похоже, что идею дневника-ежедневника пока придётся отставить, потому что заполнять его приходится не ежедневно, а когда получится. Я всё ещё не закончил описание наших приключений в среду, то есть, во вторник, да, вторник. События и места событий запоминаются как-то лучше, чем недели и дни недели. Так и буду обозначать записи.
А то что было до этого, придётся обозначить, как часть первую. Или скажем, первую главу. И — двигаюсь дальше.
Глава 2
Пятисотая корчма
— Хех! — сказал Никодимыч. — Неплохо здесь. Кирюша, а ты под зелёной свиньёй был? Я слышал, что девчонки там горячие, как пирожки из печки!
— Ну, ты и дурачина, — Кирилл (после его храброго поведения возле мотеля мне и в голову не приходило называть его "Кирюша") поморщился и открытой ладонью шлёпнул Никодимыча по голове, не слишком сильно, но достаточно, чтобы сбить с того широкополую фиолетовую шляпу с фазаньим пером. — За столиком с дамой и в заведении Сони о других заведениях не говорят. А тем более о "Зелёной Свинье"…
Только тут до меня дошло, что "Под Зелёной Свиньёй" — это что-то вроде клуба по интересам. Ну, и ещё я заметил, что наша внешность почему-то претерпела странные изменения. Мы не только были одеты в средневековые одежды, но и причёсаны соответственно.