Россия представляется в комиссии экспертов Красиным, Литвиновым, Раковским и Рудзутаком.
Французские представители демонстративно покинули эту комиссию. Вообще Барту встал в непримиримую позицию против советской делегации, а Ллойд Джордж все острит, мирит и паче всего мудрит.
«Не наше дело, Иван Парамонович, пойдемте лучше чайку попьем.»
18 апреля/1 мая.Было несколько благодатных дождей, после чего показалась молодая травка и зазеленела почка. Первое мая («пролетарское») по погоде очень приятное, но накануне, т. е. вчера, целый день моросил дождь, и сотни тысяч московских школьных ребятишек шлепали по грязи, гонимые волею любвеобильного к ним начальства в разные сады, парки, площадки и театры. Вчера они потрудились во славу советского правительства, сегодня трудятся взрослые — назначены уличные шествия и все подобающее первомайскому празднеству. Я не ходил (может быть, рискуя «пострадать по службе»). Чувствую себя только стариком. Знаю, что на улицах будет сегодня многолюдно и весело, но не припишу этого потребности вынести на улицу разные свободолюбивые и братские (?!) чувства; просто весна, солнце, молодая травка, музыка, толпы народа, аэропланы, а главное — молодость, молодость и молодость! Так что если бы сегодня и царя какого-нибудь встречали — набралось б народу на улицах тоже видимо-невидимо, а мы, «старики», пожалуй и тогда предпочли бы сидеть дома.
Вот не хотел уж больше удивляться денежным «прыжкам», а приходится: «Главчай» внезапно объявил, что в розничных магазинах один фунт чая высшего качества стоит теперь не 2,5, а 4,5 млн. рублей.
Русская делегация представила в комиссию экспертов генуэзской конференции письменный ответ на лондонский меморандум. Этот ответ ошеломил Антанту. Он особенно характерен в устных пояснениях наших дипломатов. Например, бельгийский эксперт спрашивает: «Если в бельгийском банке оказалось бы 10 млн. русского золота, то вы его требуете обратно?» Ответ: «Требуем». Вопрос: «Но если тот же банк имел в России в разных предприятиях 100 млн., то Россия ему ничего не возвращает?» Ответ: «Ничего.» Вопрос: «Почему же такая разница?» Ответ: «В России это сделано на основании изданных государственных законов; в Бельгии же произвольно задержаны наши ценности.» Вопрос: «Зачем это говорится — претензии бывших собственников, если они признаются справедливыми, то удовлетворяются по соглашению? Прошу разъяснить, кто установит справедливость претензий?» Ответ: «Советское правительство.» Вопрос: «Что получит собственник в случае отсутствия соглашения между ним и советским правительством?» Ответ: «Ничего.»
После этого из Санта-Маргериты по радиотелефону сообщают, что в комиссиях среди журналистов и дипломатов почувствовалось тревожное ожидание предполагаемого разрыва.
Сухаревка-то, которую так торжественно и безвозвратно похоронили с участием самого Ленина, понемножку оживает: открылась «на праздничное время» (якобы в пользу голодающих), а с самих праздников с той же целью заторговала вовсю, только «на полгода», как конфузливо оправдываются закрыватели ее из породы тех, которые вбивали осиновые колы куда нужно и куда не нужно.
В полдень на солнце реомюр показывает 30 градусов.
25 апр./11 мая.Погода без особых сюрпризов. Умеренно тепло и умеренно свежо (когда как). Было несколько дождей, а один даже с очень внушительной грозой. Для «произрастания злаков» все очень пока хорошо.
Новое «первое мая» отмечалось великолепной погодой. По обыкновению, после этого праздника советские газеты поместили описание всех уличных потех, бывших в этот день. Конечно, все под соусом «несметной ликующей толпы», «энтузиазма», «мощных звуков интернационала», «восторженных «ура» красной армии, ее вождю (Троцкому)» и т. д. На Красной площади был устроен военный парад, причем красноармейцев приводили к какой-то «красной присяге». Слова новые, но сущность старая: «Бей буржуев!» Были и такие феноменальные нежности (а может быть, и не были?): «Да здравствует наш славный красный вождь!» — раскрасневшись, кричит карапуз лет семи (?!), с автомобиля, поравнявшегося с т. Троцким.
Накануне первого мая прилетело два аэроплана из Берлина. Эти аэропланы в числе других составляют эскадрилью для регулярного обслуживания воздушного сообщения Москва-Берлин. Ленин на празднике не был. Не так давно он подвергнулся операции. Те две пульки, которые застряли в его плече, должно быть, не ужились с ним и давали себя чувствовать. Из опасения отравления организма свинцом решили извлечь их, и вот, одну из них уже вынули, — как сообщает наркомздрав Семашко, — благополучно. Рана после операции уже зажила, и, по словам Семашко, Ленин скоро будет совершенно здоров. А пока что его не видно и не слышно. Декреты давно уже подписывает Цюрупа (который, между прочим, на днях назначен еще народным комиссаром рабочей инспекции «с оставлением во всех занимаемых им должностях», как сказано в «рескрипте», подписанном Калининым).
В Генуе наши все еще обмениваются «меморандумами». Кроме того, и там Чичерин продолжает писать разные ноты и письма, а самих заседаний или нет, или они происходят без участия советской делегации. Из всего все-таки видно, что прочного и общего соглашения державы с Россией не заключили. Не сторговались!
С 31 марта по 27 апр. включительно по Москве изъято в церквях: 3.059 пуд. 28 ф. 43 зол. 72 доли 400 р. серебра, 2 пуд. 21 ф. 86 зол. 76 долей 500 р. золота; брильянтов, алмазов и розочек 3.658 шт., жемчуга 16 ф. 67 зол. 40 долей, рубинов 1.178 шт., изумрудов 1.887 шт., драгоценных камней 1 пуд. 72 золотника (каких еще?!), и много других ценных вещей, описанных поштучно.
На май месяц минимум заработной платы для средней квалификации установлен в Москве 18.300.000 р., мое жалование в этом месяце 75.250.000 р. А что толку-то, когда прокуриваешь полмиллиона в день. Черный хлеб 200.000 р. ф., сажень дров («возками») около 70.000.000, мера угля чуть не 3 млн., и т. д. и т. д.
«Злоба дня», как бывало говорили в «добрые старые дни», — судебный процесс о сопротивлении (якобы) изъятию церковных ценностей. Газетные застрельщики натянули свои клеветнические луки до угрожающего предела. По их гарканьям (или карканьям), процесс «вскрыл возмутительную картину заговора против советской власти под видом защиты религии», и что «Патриарх и его штаб — организаторы и руководители обширного контрреволюционного заговора» (распни Его, распни!). К концу процесса вызвали в трибунал свидетельствовать самого Патриарха. Вот и началась пальба из всех орудий. «Стреляли», собственно, не только в безоружных, но и в «лежачих». Особенно усердствовали Стеклов, Петр Ошевский, Марк Криницкий, Л. Николаев, Д. Фибих и, конечно, «лауреат» по этой части М. Горев (Галкин). (К слову сказать, Ошевский и Криницкий когда-то писали и то, что угодно было Ивану Дмитриевичу Сытину. И без сомнения, стали бы писать верноподданническое и Патриарху, если бы тот был сейчас в силе.) Ошевский и Криницкий тряхнули стариной, написали по поводу допроса на суде Патриарха несколько хлестких фельетонов «под Дорошевича». Старые читатели «Русского слова» «прочтут с удовольствием», да и я, пожалуй, прочел не без удовольствия, ибо, как они ни оплевывали «гражданина Василия Ивановича Белавина» (так официально именовали на суде Святейшего Патриарха Тихона), все-таки он вышел из-под их перьев самим собой, а не навязываемым ему бесчестными усилиями проголодавшихся бывших сотрудников «Новостей дня» и «Московского листка» типом черносотенного, властолюбивого и трусливого попа. Вот так же, как Островский вылезал из фердинандовских лохмотьев в своем прекрасном наряде, так и Патриарх вышел из оскорблявшего его трибунала… Патриархом, а не каким-то Белавиным.
«Медленно входит высокий стройный старик. Белая борода. Черная шелковая ряса. На груди скромная серебряная иконка. Никаких «знаков отличия». Держит себя с большим достоинством… Мыслит отчетливо и говорит хорошо… Но вот появляется и сам «гордый Рим». С ясной мыслью, с отчетливой сознательностью и при полном своем достоинстве он твердо заявляет: «Да, это сделал я. — Да, я знал, что делал. — Да, я готов ответить за себя…» Набившаяся в зал публика с напряжением ждет появления «государя церкви»… Лицо у него розовое, благодушное. Поступь мягкая… Сначала он делает поклон в сторону публики и благословляет ее по-архиерейски сложенными пальцами правой руки, потом ищет глазами трибунал. Три четверти публики, той самой, к которой относилось архиерейское благословение, безмолвно поднимаются с мест… Голос у гр. Белавина в меру пристойный, и в меру исполненный чувства собственного достоинства. За этим голосом чувствуется длительная, многовековая работа ряда духовных поколений и убеждение, что эта работа пойдет сейчас его обладателю на пользу. Он говорит не тихо и не громко… В. И. Белавин ведет себя достаточно открыто… Гражданин Белавин, простившись с аудиторией, в меру смиренно и в меру с достоинством покидает зал суда.»