Слуга, кстати сказать довольно противный тип, потратил почти час, чтобы заставить нас подняться и приняться за работу. Мне было поручено вымыть палубы керосином — дело, на которое я потратил весь день, так его и не закончив; Альберто же обосновался на кухне, где хватал все подряд, мало заботясь о том, что именно, лишь бы набить себе утробу.
Вечером, после изнурительных партий в канасту, мы смотрели на бескрайнее море, игравшее бело-зелеными бликами, облокотясь о борт и стоя рядом, но очень далекие друг от друга, каждый в собственном самолете поднимаясь в стратосферу мечты. 1 км мы поняли, что наше призвание, наше подлинное призвание в том, чтобы вечно бродить по дорогам и плавать по морям этого мира. Быть вечно любопытными, глядя на все, что ни попадется нам на глаза. Обнюхивать все уголки, но при этом оставаться слабаками, нигде не пускать корни и не докапываться до глубинной сути; хватит с нас и периферии. Пока мы обсуждали эти сентиментальные темы, которые нашептывало нам море, вдали, на северо-востоке, замелькали огни Антофагасты. Таков был конец нашего «заячьего» приключения или по крайней мере конец этого приключения, поскольку судно возвращалось в Вальпараисо.
На этот раз — провал
Я вижу его сейчас как живого — пьяного капитана, пьяного, как и все офицеры, и усатого хозяина соседнего судна с кисло- хмурым выражением на лице — вино оказалось невкусным. И слышу раскатистый хохот всех присутствующих, слушавших рассказ о нашей одиссее. «Настоящие звери, уж ты поверь. И они теперь точно на твоем судне, сам увидишь, когда выйдешь в открытое море». Это или что-то в этом роде мимоходом сказал капитан своему коллеге и другу. Но мы и знать ничего об этом не знали, оставался час до того, как судно пристанет к берегу, и мы прекрасно устроились, заваленные ароматными дынями, которые лопали так, что за ушами трещало. Мы говорили о том, какие они лихие ребята, эти морячки, ведь с помощью одного из них нам удалось проникнуть на судно и спрятаться в таком надежном месте, как вдруг услышали сердитый голос и увидели усы, которые, вынырнув невесть откуда, показались нам больше, чем были на самом деле, и привели нас в состояние, близкое к панике. Подчистую выеденные дынные шкурки длинной цепочкой плыли по спокойному морю. Что было дальше — стыдно рассказывать.
— Я тут маленько подзаблудился, ребята, — говорил потом моряк, — но увидел дыни и включил свой брандспойт на полную, думаю, вам мало не показалось. Плохое вино у вашего капитана, ребята. — И потом (как бы устыдившись): — Эй, не налегайте так на дыни, парни!
Один из наших старых приятелей с «Сан-Антонио» резюмировал свои философские рассуждения в следующей изысканной фразе:
— Эх, мудаки вы мудаки, и мозги у вас мудацкие. Кончали бы свои мудачества, не то совсем умудохаетесь.
Примерно так мы и поступили: сложили свои манатки и отправились в Чукикамату, на знаменитые медные рудники.
Но заняло это все не один день. Один можно взять в скобки — когда мы просили у администрации рудника разрешения посетить его, а наши знакомые моряки устроили нам вдохновенные проводы.
Лежа в скудной тени телеграфных столбов, в начале выжженной дороги, ведущей к залежам, мы добрую часть дня обменивались криками, пока на горизонте не появился астматический силуэт грузовичка, который довез нас до половины пути — городка под названием Бакедано.
Там мы подружились с супружеской парой чилийских рабочих, которые были коммунистами. При свете свечи, которую мы зажгли, чтобы выпить мате и съесть кусок хлеба с сыром, резкие черты рабочего привносили в наш ужин таинственную и трагическую ноту; своим простым и выразительным языком он рассказал о трех месяцах, проведенных в тюрьме, о голодной жене, которая сопровождала его как сама воплощенная верность, о своих детях, которых пришлось оставить в доме набожного соседа, о бесплодных странствиях в поисках работы, о загадочно исчезнувших товарищах, которых, как поговаривали, пустили на корм рыбам. Закоченевшие от холода супруги, ночью, в пустыне, прижавшиеся друг к другу, были живым воплощением пролетариата всех стран. У них не было даже жалкого одеяла, чтобы укрыться, поэтому мы отдали им одно из наших, а в другое кое-как закутались сами. Это была, пожалуй, самая холодная ночь, но в то же время я чувствовал, что волей-неволей немного породнился с этими странными для меня представителями рода человеческого…