Но мой желудок знатно протестовал и требовал спуститься на кухню, зарыться в холодильник и истребить всё съедобное, что было доступно. А, как писал Оскар Уайльд: «Единственный способ избавиться от искушения — поддаться ему». И почему-то, в тот момент, мои мысли были совсем не о еде.
Тихо спустившись на первый этаж, кухню заливал яркий солнечный свет. Солнце пробивалось сквозь закрытые шторы, бросая на кухонный стол и холодильник острые лучи. Я включила музыку на телевизоре, сделала по громче, забыв о том, что осталась не одна дома, как это происходило в родном городе, когда мама уходила на работу. И об этом в скором времени пожалела.
Я подпевала строки DayByDayпо памяти, ритмично двигая бедрами под музыку, как с Корой на дискотеке по пятницам. Тогда, мы, пробираясь через охрану по поддельным удостоверениям, заказывали напитки в баре и зажигали на танцполе, отбиваясь от учеников колледжа, а после, убегали ко мне, говоря её маме, что останемся у меня.
В холодильнике было все, и в тоже время не было ничего. Я достала клубничный джем в банке, шоколадную пасту, набрала в шкафчике вафель, бисквитов и полностью забыла о понятии «фигура». Пока я выкладывала вафли с джемом на тарелку, а музыка растекалась в крови, заставляя вибрировать каждую клеточку тела, я стала замечать, как блюдо постепенно опустошается, оставляя лишь пространство.
И стоило мне обернуться, держа в одной руке нож, а в другой вафлю, как я врезалась в широкую мускулистую грудь сводного, прижимаясь к нему всем своим телом. От неожиданности, он придержал меня за талию, создавая впечатление, будто притянул ещё ближе. И на мгновение, пока его дыхание обжигало кожу, а лицо находилось небезопасно близко, мне показалось, будто мы перестали дышать. Или, это у меня подкосились ноги и перехватило дыхание, потому что сердце бешено набирало ритм, даже не думая, что срочно необходимо отойти на безопасное расстояние.
Но больше всего меня ужасала мысль, что я не хотела ничего менять в ту секунду.
Джеймс
Японская сакура или чтобы то ни было, ударили в голову, стоило приблизиться к Эрике. Она так резко и внезапно обернулась, заметив пропажу вафель, которые я честно забрал, что я не успел даже отступить. Или не хотел.
Потому что в ту секунду, реакция была не убежать, а притянуть её ещё ближе. И черт, это было слишком приятно, как бы я это не отрицал.
От сводной пахло ванилью и фруктовым джемом, который был у неё даже на носу. Рука сама собой потянулась, убрав его, и заставив её вздрогнуть. Я чувствовал, как Эрика затаила дыхание, не сводя с меня своих больших глаз, потому что и я какого-то лешего не дышал. Мне хотелось практически мгновенно убрать руки с её талии, оттолкнуть, и еще в придачу наговорить грубостей, но я, как забитый подросток стоял, как в землю вросший.
Никогда прежде, чувствуя близость девушек, я не чувствовал ничего подобного. Я до последнего отрицал, но мне не хотелось держаться от неё на расстоянии. Меня тянуло коснуться её лица, взгляд скользил к её пухлым губам, измазанным джемом, а руки боролись остаться на её талии или убраться к чертям. И если бы рядом так стояла Ася, мы давно бы оказались в кровати или на ближайшем столе. Но с Эрикой мне этого не хотелось. Я даже, черт возьми, не думал об этом. Рядом с этой ненормальной девчонкой мне хотелось чертовой нежности и, казалось, она дает её даже на расстоянии.
Но если бы я думал так о каждой девчонки, которая оказывалась в моей постели, давно бы стал озабоченным влюбленным романтиком, который видит в женщинах весь смысл жизни. Девчонки были нужны мне только для одного. Именно такую участь им я предоставлял в своей жизни. Поэтому, не медля, и выкинув все мысли, борясь с желанием подольше чувствовать тепло от её тела и сладкий запах сакуры, я первым отстранился, заставив сводную залиться краской от смущения.
Мы оба отвернулись друг от друга, сделав вид, что переключили внимание на другие, более важные вещи, но мысли мои все так же неустанно крутились вокруг её чертового запаха.
— Ты съел мои вафли, — почти что шепотом, отвернувшись к столешнице, с укором осведомила она меня.
— Я съел твои вафли. — пожал я плечами, взял тарелку с оставшимися и прошел к столу, плюхнувшись на стул. — И сделаю это снова.
В ответ послышалось её недовольное «эй», а следом она одарила меня грозным взглядом, словно прямо сейчас я верну её еду и буду каяться о содеянном. Меня это только рассмешило и, забыв, что пару минут назад я не мог оторвать от неё взгляд и все остальные части тела, смех сам по себе вырвался из меня. Я смеялся при ней по-настоящему так громко впервые, что и она в какой-то момент улыбнулась, но упорно скрыла это, отвернувшись за новой порцией вафель. На моей тарелке они кончились, поэтому я снова навис над ней сзади, забрав из-под руки уже готовую, за что получил по руке.