— Ну, так что? — кричал я.
Я схватил его за плечо. Лицо его в одно мгновение обезобразилось налилось синевой, стало страшным. С вылезшими из орбит глазами он впился в камень перстня, который носил на безымянном пальце.
Что-то тихонько щелкнуло — будто металлический штифт ударился о металл, — и я почувствовал, как его напряженное тело обмякло у меня под руками. Мгновение — и я держал в руках труп. Я отпустил его, и он безвольно соскользнул на пол, золотая оправа соскочила, а вместе с ней по-детски розовая, проглядывавшая из-под седины лысинка, открывая пряди скрывавшихся под ней черных волос. Я стоял над мертвецом, вслушиваясь в громкий стук собственного сердца. Мой взгляд лихорадочно бегал по сверкавшему убранству зала. Бежать отсюда? В любую минуту сюда может кто-нибудь войти и застать меня с трупом человека, который занимал соответствующую должность… А какую, собственно? Старший — кто? Шифровальщик? Подслушивальщик? Да ладно, все равно! Я направился к двери, но посреди зала остановился. А смогу ли я вообще уйти? Узнают ли меня? Пожалуй, второй раз уйти не удастся, это уж совершенно невозможно!
Я вернулся, поднял мертвое тело.
Парик свалился с него — как он, однако, помолодел после смерти! Я старательно нацепил его на прежнее место, подавив импульсивную дрожь, вызванную прикосновением к коченеющему телу, и, взяв его под мышки — так, что его ноги волочились по полу — задом направился к двери.
Если я скажу, что он внезапно заболел — это будет безумство, однако не хуже и не лучше другого. Ну и ну, вот так расклад!
Комната, в которой я перед этим с ним разговаривал, была пуста. Из нее вели две двери — одна с надписью «Секретариат», а другая, по-видимому, в коридор. Я усадил его в кресло за стол, он упал на него, я попытался усадить его прямее, но вышло еще хуже. Его левая рука свесилась через подлокотник. Оставив его в такой позе, я поспешил выйти в другую дверь.
Ну, будь что будет!
3
Был, по-видимому, обеденный перерыв: офицеры, служащие, секретарши все толпились у лифтов. Я смешался с самой большой группой и через минуту уже ехал вниз — подальше от этого проклятого места, подальше…
Обед, на мой взгляд, был скромный: картофельный суп с гренками, жаркое из жилистого, как резина, мяса, водянистый компот и чай, черный как смоль, но без вкуса. Никто не требовал денег и не предъявлял счет. За столом, к счастью, не разговаривали. Даже приятного аппетита никто никому не желал. Зато повсюду занимались разгадыванием ребусов, логогрифов, кроссвордов.
Чтобы не возбуждать подозрений, я тоже принялся что-то царапать карандашом на случайно оказавшемся в кармане клочке бумаги.
Минут через сорок пять я протолкнулся через толпу у входа и вернулся в коридор. Большие лифты вбирали в себя группы торопящихся на работу служащих.
С каждой минутой становилось все безлюднее. Следовало и мне куда-то идти.
Я вошел в лифт одним из последних и даже не заметил, на каком этаже он остановился.
Коридор, как и все те, по которым я ходил до этого, был без окон. Два ряда белых дверей до поворота, за которым — я знал это — их шеренги продолжали тянуться.
Отблески света переливались на эмалированных табличках: 76-947, 76-948, 76-950…
Я остановился. Этот номер…
Я замер. Коридор был пуст. Каким образом, блуждая вслепую, я вернулся именно сюда? За этой дверью — если только его уже не убрали — лежал, уронив голову на стол, с впившимися в лицо золотыми дужками очков…
Кто-то шел по коридору. Я не мог здесь больше оставаться. Неимоверным усилием воли я подавил желание убежать.
Из-за поворота появился высокий офицер с наголо обритой головой. Я хотел уступить ему дорогу, но он шел прямо ко мне. Загадочная неопределенная улыбка блуждала по его темному лицу.
— Извините, — произнес он пониженным тоном, не дойдя до меня трех шагов. — Не хотите ли зайти?
Он указал рукой на следующую по коридору дверь.
— Не понимаю, — ответил я так же тихо. — Это, наверное, какая-то ошибка…
— О, нет, наверняка нет, прошу вас.
Он отворил дверь и ждал. Я сделал один шаг, потом второй и оказался в светло-желтом кабинете. Кроме стола с несколькими телефонами и стульев, в нем не было никакой другой мебели. Я остановился возле двери. Он закрыл ее тихо и тщательно, после чего прошел мимо меня в кабинет.
— Прошу, располагайтесь.
— Вам известно, кто я?
Он кивнул головой. Это было похоже на легкий поклон.
— Так точно, знаю. Прошу вас.
Он придвинул ко мне стул.
— Я не знаю, о чем бы мы могли с вами говорить.
— О, естественно, я понимаю вас, но, несмотря на это, я постараюсь, однако, сделать все, чтобы не допустить разглашения.
— Разглашения? О чем вы говорите?
Я все еще стоял. Он подошел ко мне так близко, что я почти ощущал тепло его дыхания, заглянул мне в глаза, отвел взгляд, заглянул снова.
— Вы действуете здесь не по плану, — проговорил он, понизил голос почти до шепота. — В принципе, конечно, я не должен вмешиваться в ваши дела, но было бы лучше, если бы я разъяснил вам некоторые… если бы я переговорил с вами вот так, с глазу на глаз. Это, возможно, помогло бы избежать некоторых излишних осложнений.
— Лично я не вижу никакой общей для нас темы, — сухо ответил я.
Не столько его слова, не столько даже тот тон, которым они были произнесены, прибавили мне смелости, а эти угодливые, такие заискивающие взгляды. Если только он не хотел как следует меня успокоить, а затем…
— Понимаю, — сказал он после долгой паузы. В голосе его прозвучала истерическая нотка. Он провел рукой по лицу. — В подобной ситуации, с таким поручением каждый офицер действовал бы так же, как вы, однако для общего блага можно иногда сделать исключение…
Я посмотрел ему в глаза. Его веки задрожали.
Я сел.
— Слушаю вас, — проговорил я, прикоснувшись пальцами к поверхности стола. — Ну, что же, изложите мне то, что считаете нужным мне сказать.
— Благодарю вас. Я не отниму у вас много времени. Вы действуете по указанию свыше. Теоретически мне, вообще-то, ничего не известно о суперревизии, но вы же знаете, как это бывает! Боже мой! Кое-что просачивается! Вы ведь знаете!
Он ждал от меня хотя бы одного слова или кивка, но я продолжал сидеть неподвижно, и тогда глаза его болезненно блеснули, на щеках появился румянец, сквозь который просвечивала бледность, словно от холода, разлившаяся по его смуглому лицу. Он выпалил:
— Так вот! Этот старик долгое время работал на них. Когда я разоблачил его, он признался, и я вместо того, чтобы передать его в Отдел Де, что формально было моим долгом, решил продолжать держать его на том же посту.
Они продолжали считать его своим агентом, но теперь он работал уже на нас. Они должны были прислать к нему своего человека, курьера, и я на него приготовил ловушку. К сожалению, вместо него явились вы, и…
Он развел руками.
— Минуточку. Значит, он работал на нас?
— Естественно! Под воздействием моего нажима. Отдел Де сделал бы тоже самое, но тогда для моего отдела это дело было бы потеряно, не так ли? И хотя это я его разоблачил, кто-то другой записал бы это на свой счет. Но, впрочем, я поступил так не из-за этого, а чтобы упростить, ускорить, для общего блага…
— Хорошо. Но почему в таком случае он…
— Почему он отравился? Он, очевидно, предположил, что вы и являетесь тем самым курьером, которого он ожидал, и что вы уже знаете о его измене. А ведь здесь он был пешкой…
— Ах, так…
— Да, это именно так. Сознаюсь, я превысил свою компетенцию, оставив его на прежнем месте. И чтобы закопать меня, вас направили прямо к старику. Интрига…
— Да, но ведь я случайно зашел в его комнату! — вырвалось у меня.
Прежде, чем я успел пожалеть о своих словах, офицер криво усмехнулся.
— Можно подумать, от того, что вы зашли бы в соседнюю комнату, что-нибудь изменилось бы, — пробормотал он и опустил глаза.
Призрачное зрелище череды совершенно одинаковых седых розовеньких старичков в очках с золотой оправой, которые терпеливо улыбались, поджидая меня за своими столами, бесконечная галерея чистых убранных, светлых комнат встала перед моими глазами, вызвав во мне внутреннюю дрожь.