Но мать не всегда была жестокой. Иногда в ней просыпалась любовь и нежность. Такие моменты были редки, но очень дороги для меня. И чем старше я становился, тем они случались все реже и реже. Чаще всего мать просто жила в каком-то своем мире.
Ее мучили головные боли, и она много времени проводила в постели, в темноте, сняв с телефона трубку и спрятавшись от света и мира. Я стал не по возрасту самостоятельным. Сам себе готовил, сам собирался в школу, даже стирал в ванной одежду, когда она пачкалась.
Когда мать ложилась спать, я заходил в ее темную комнату проверить, все ли хорошо. Она часто просила меня почесать ей спину. Для этого у нее был специальный карандаш с двумя приклеенными к нему зубочистками, которыми я должен был водить вверх и вниз по спине, шее или рукам. Иногда часами. Это единственное, что заставляло верить, будто она меня все-таки любит и я ей нужен. Порой, пока я чесал ее, она нежно разговаривала со мной, и я жадно, словно воздух, глотал каждое слово.
В одиночестве я жил не только дома. В школе тоже всегда держался сам по себе. Был одиночкой и до сих пор остаюсь им. Возможно, потому что чувствовал себя старше детей моего возраста. Был замкнутым и серьезным. Мне говорили, что я слишком много думаю. Кроме того, у меня совершенно не оставалось времени на друзей – надо было следить за мамой. Она не раз пыталась покончить с собой и даже впутывала меня в свои планы. Однажды, сунув мне разделочный нож и электрическую точилку, она попросила наточить его так, чтобы он мог порезать запястья.
В другой раз – я уже был старше, – вернувшись из школы, я увидел машину: к выхлопной трубе был подсоединен садовый шланг, другой его конец был просунут в заднее окно, все остальные стекла наглухо закрыты. Мать была без сознания. Я вытащил ее и уложил на бетонный пол гаража. Потом у нее ужасно болела голова, больше она никак не пострадала. Я же переживал это событие еще много лет.
К тринадцати годам мне наконец-то удалось перерасти мать, и она перестала меня бить. Может, потому что я больше не плакал, а может, боялась получить сдачи. Хотя я вряд ли бы поднял на нее руку. Несмотря на все тяготы, которые мне довелось пережить, я не стал жестоким. Нет ничего хуже насилия. До сих пор не выношу.
Воспоминания обо отце очень расплывчатые. Знаю о нем только то, что рассказывала мать, что ему было плевать на меня. Матери верить, конечно, нельзя, но отрицать его отсутствие было бы смешно – он никогда не пытался стать частью моей жизни. В какой-то степени на него я злился даже больше, чем на мать. Почему его не было? Что за причина? Если я был дорог ему, то как он мог оставить меня в таком месте?
Последний день дома был поразительно будничным. Мне было шестнадцать. Вернувшись однажды вечером с работы из «Тако тайм», я увидел все свои вещи на газоне перед домом. Даже подушку. Дверь была заперта. Не знаю, в чем провинился в тот раз. Да это было и неважно. Во мне что-то щелкнуло. Пришло время уходить.
Я взял с газона самое необходимое и вернулся в закусочную. Там я работал с девушкой по имени Карли, которая всегда хорошо ко мне относилась. Она была чуть старше меня и водила двухцветный, черный с бронзовым, «Шевроле Цитатион». Я рассказал ей, что мать вышвырнула меня из дома, и Карли предложила пожить у нее, пока не найду что-нибудь подходящее.
Карли тоже вылетела из своего сверхрелигиозного дома, когда родители застукали ее за распитием спиртных напитков, поэтому теперь жила с сестрой Кэндис и ее мужем Тайсоном. Я помог подруге прибраться в зале и поехал вместе с ней, все еще не веря, что мне позволят остаться. Тайсон был мощным самоанцем, покрытым татуировками, и внушал неподдельный ужас. Таких огромных людей я еще не встречал.
Но бояться было нечего. Тайсон оказался совсем не страшным, а очень даже добрым. Он так заразительно улыбался, а от его смеха сотрясался весь дом. Кроме того, Тайсон был набожным христианином, и вместе с Кэндис они посещали многоконфессиональную христианскую церковь. Раз в неделю он ходил на утренние уроки Библии. Узнав, что мать вышвырнула меня из дома, Тайсон негодовал. Он сказал, что я могу остаться у них, пока не встану на ноги. Учитывая мой возраст и обстоятельства, предложение было необычайно щедрым.
Они жили в небольшом доме – не больше шестидесяти квадратов, подвал находился в недостроенном состоянии, а стены в ванной когда-то давно были выкрашены в ярко-розовый цвет. Лишней кровати не оказалось, зато нашелся огромный матрас, который мы разложили на полу в подвале. Вот так у меня и появился новый дом.