03.02. Ксанакс, завис и муравьи, о мой…
Сейчас три часа утра, и я убиваю муравьев в ванной комнаты 136. После двух часов безбожного (в некоторых штатах противозаконного) секса мы оба принимаем по таблетке Ксанакса. Она отрубается и начинает храпеть почти сразу же. Несколько часов спустя вот он — я с зависшим мозгом убиваю муравьев, как будто это моя работа. Добавляю Ксанакса[121].
09.33. Кричит петух
Просыпаюсь наполовину отдохнувшим. Зубы стиснуты. Голый. Завернут в простыню из синтетики. Телевизор излучает жесткое порно. Озорная ушла.
09.47. Расчет за комнату
Я натягиваю штаны и, прежде чем рассчитаться, направляюсь к горячей ванне. Около десятка завсегдатаев нежится в голом виде под утренним солнцем, попивая «Мимозу»[122].
Вся группа ведет себя очень тихо. У меня такое чувство, что никто из них не спал.
Никто не разговаривает. Я спрашиваю об Озорной.
— Она была здесь недавно, но за ней заехал приятель, и они уехали на его машине.
Да-а.
— Она сказала, чтобы вы были здесь сегодня вечером… у нее для вас есть несколько сюрпризов.
Только сейчас, здесь, в спокойствии и прохладе утра, я в конце концов вижу эту горячую ванну. Вода в ней спокойная, даже застоявшаяся. Похожа на бульон со взбитыми яйцами. Случись женщине забраться сюда, она в течение минуты забеременеет.
— Они хлорируют ее каждую среду по утрам, — говорит кто-то.
Воспоминания прошедшей ночи опять проникают в мое сознание. И кажется, впервые за последние почти двадцать лет я чувствую, что мне нужно сходить в церковь. Я хочу принять ванну.
Но не здесь.
КРУПНАЯ АФЕРА
С ИТАЛЬЯНСКИМ ЖУРНАЛОМ
Я проспал целых три дня после того, как добрался из «Эджуотер-Уэст» до своей квартиры. Позже, но все еще на этой неделе, меня, как, впрочем, и всегда, разбудил телефон. В те секунды, когда я спросонок слушал его звонок, мне почудилось, что я оказался в ужасном бесконечном круге, очень похожем на змею, поедающую собственный хвост. Телефон звонит, чтобы разбудить меня предложением работы, которую я должен принять хотя бы для того, чтобы заплатить за квартиру, в которую мне пришлось вторгнуться по возвращении с предыдущего задания, и чтобы телефон работал, чтобы он смог разбудить меня снова, и так далее и так далее, ad infinitum, ad absurdum, ad nauseam[123].
Я не знаю, были тому причиной различные химические вещества, все еще циркулирующие по моей схеме, или это остатки измождения, или просто отупелость, но это действительно меня волнует.
Я был настолько потерян в этом концентрическом круге мысли, настолько близок к чему-то вроде срыва, который обычно наступает у сбалансированных до определенного момента людей, которые говорят: «Ну это все на фиг» — и уезжают в Монтану, чтобы жить в сарае, полном оружия, что не ответил на этот телефонный звонок. Это был основной момент. А если бы я так и уехал? Просто сел бы на этот поезд мысли, бросил бы все и вскочил в автобус, едущий до Монтаны, то все было бы хорошо. Но чем больше я просыпался, тем пуще думал о таких вещах, как водопровод, и климат-контроль, и удобство не выслеживать и не убивать себе еду каждый раз, когда голоден. Я решил, что я просто еще не был готов Возвращаться на Землю. Нет. Просыпайся. Вставай. Назад на дорожку, бегущую в Ужас, для следующего броска через вражескую территорию, пока не схватят или не погибну.
Мне понадобилось прослушать голосовую почту четыре раза, прежде чем я что-то понял. Сначала, конечно, я заподозрил Бучи, который звонил в редком для него состоянии: будучи пьяным, на транквилизаторах для животных, наполоскавши горло Анбесолом[124] и говоря с наигранным акцентом, как будто рот набит тампонами.
Но после тщательного анализа я понял, что это был не наигранный, а просто очень сильный акцент. Очень сильный.
— Да, эскузи… этто эсть Паолллооо Пиккоциинитии ис охвиса Грюнер и Джар Мондадори в Сан-Франческо, и эстлии это Джеисоун Гааллавэй, каторой написал «Днивни-ик адержимыго Овиагрой», наам быыло бы очин интерестно опубликовать етот расскас ов нашим ноовим журнали… и эсли emo тот жи самий Джеисоун Гааллавэй то, пажалуста, позвоните мне… А эсли это не тот Джеисоун Гааллавэй, то праашу прииниимать маи иисовинения. Grazie.