- А чего ты хотел? – спросил с издевкой голос в моей голове. – Думал, что твоя смерть придет к тебе на закате старости? В постели? Или может, ты хотел героически погибнуть, сражаясь за высокие идеалы? Что б о тебе поэты потом слагали поэмы, а живописцы рисовали огромные полотна, изображая тебя юношей в расцвете сил, сраженным, но не выпустившим из рук знамя?! Так ты хотел?!
- Но ведь я столько еще не успел! Я только-только прикоснулся к тайне, и так и не смог докопаться до истины! Ангелы, демоны, королевские советники, книга… Книга! Я ведь так и не расшифровал главу об освобождении от клейма!
- Ничего, скоро ты и так освободишься! – голос в моей голове цинично заржал. – И потом, не так давно ты ведь мечтал об этом! Там, в тюрьме Хорнфлира. Ты ведь ныл и жаловался на жизнь, и на то, как тебе надоело выполнять поручения Повелителя, и на то, что это не твоя судьба. И как бы тебе хотелось уже покончить с этим, было? Так вот твоя мечта и исполнилась!
Он был прав, этот голос. Я не мог спорить с ним – это ведь то же был я. Часть меня, которая действительно хотела смерти - спасения в вечном забвении. И, покорившись судьбе, я обмяк и послушно позволил жандармам отвести меня на плаху. Дорогу я не запомнил. Сам двор с эшафотом тоже. Да и что там было запоминать?! Страх скрутил меня в тугую пружину. Палач в красном колпаке с ужасающего размера топором. Картинка размывается и периодически исчезает – наверно на глаза навернулись слезы. Запах дерева и крови. Тошнота подкатывает к горлу. Меня заставляют наклониться, и щека упирается во что-то твердое. Плаха. … Надо бы прочитать молитву, но слова, как на грех, вылетели из головы напрочь. … Надо бы вспомнить какие-то значимые моменты из своей жизни, но в голове вертится лишь дурацкая песенка, неизвестно где и когда услышанная:
Как тяжко умирать весной
Когда деревья зеленеют
Когда девицы хорошеют
И поцелуи раздают….
А дальше я не помнил. И я почему-то вцепился в эти куплеты, как в последнюю соломинку, и все силился вспомнить, что ж там дальше было-то, после поцелуев. Свист топора, удар, тошнотворный треск… Давление ослабевает, и я сползаю вниз, к подножью эшафота. Только вот, почему я продолжаю при этом дышать?! Трясущимися руками тянусь к шее, судорожно ощупываю подбородок, нос, волосы – вроде все на месте. Жив…. Я жив. … Не понимаю, как?! Я ведь ощутил удар. … Тут в поле моего зрения попадают сапоги с щегольской отделкой и шпорами. Сапоги не торопясь прошествовали по двору и остановились прямо напротив меня.
- Признаться, ты меня разочаровал, - сказал обладатель сапог, бросая к моим ногам разрубленный надвое кочан капусты. Вот, значит, что там, на плахе треснуло. – Ни одной мольбы о пощаде, ни плача, ни криков, ни лобзания сапог. Крепкий орешек!
Обладатель сапог подвинул к себе плаху, и бестрепетно уселся на нее, будто это был обычный табурет. Теперь в поле моего зрения появилось и лицо моего собеседника. Старший дознаватель… Кто бы сомневался…. Сердце мое так сильно колотилось от пережитого, кровь так гулко пульсировала в ушах, что заглушала все внешние звуки, и я не расслышал толком всего, что еще сказал мне мой несостоявшийся убийца. Кажется, он решил, что я очень крут и хладнокровен, и смерти вообще не боюсь. Смешно. … И это притом, что я дрожу как осиновый лист и бледен словно простыня монашки, а лицо все еще покрыто мелкими бисеринками пота. Не будь мое горло настолько пересохшим, я бы, наверно, расхохотался.
- Так что, крутой перец, как думаешь, почему ты еще жив? – донеслось до меня.
Тоже мне загадка.
- Использовать хотите, - обреченно сказал я, потирая ссадину на скуле.
- Как приятно иметь дело с умным человеком! – нарочито восторженно всплеснул руками Старший дознаватель. – Как это экономит лишние слова и уговоры! Ты ведь не откажешь старику в пустяковой просьбе?!
Такому откажешь, как же! Потом пары конечностей можно не досчитаться!
Я ощутил вдруг жуткую усталость. Все, что сейчас хотелось это просто закрыть глаза. А еще на меня накатил вдруг дикий голод. Видимо, до организма тоже дошло, что я все-таки живой, и он требовал свое. Я оторвал листок капусты от валяющегося под ногами кочана и с наслаждением им захрустел.
- Если вы все же передумали меня убивать, то может, хоть покормите?!
И когда ж я научусь рот на замке держать?! Старший дознаватель вдруг сузил глаза и сжал челюсти, но удара не последовало, хотя я его и ожидал. Только обрадоваться я этому не успел, потому что тот внезапно улыбнулся широкой крокодильей улыбкой и продолжил неестественно сладким голосом: