- Кстати, чуть не забыл, у меня же есть для тебя подарок! Ну-ка, повернись спиной!
Я ощутил, как он рывком распахивает мой камзол и рубашку, а потом мою шею, будто удавкой сдавило.
- Знаешь,- приговаривал Дознаватель, затягивая ошейник, - столько удовольствия, как сейчас, я не получал, даже застегивая ожерелье на шейке прекрасной дамы!
Садист чертов! Я же так задохнусь!
Я сцепил зубы изо всех сил, чтобы не застонать, но, когда он закончил застегивать ошейник и швырнул меня обратно на землю, все же не удержался. Специально, что ли он толкнул меня таким образом, чтобы я приложился виском об угол эшафота?! В голове, словно фейерверк взорвали!
- А теперь слушай меня внимательно, мальчик! – лапа жандарма сгребла мои волосы так, что я мог поклясться, что слышал треск выдираемых прядей. Теперь я, волей-неволей, был вынужден смотреть снизу вверх на Старшего дознавателя. – Ошейник на твоей шее не просто символ раба! О нет, это особенная вещь! Гномья работа! Снять его может лишь тот, кто надел, так что не трать даром время. И, кроме того, есть у него пара дополнительных усовершенствований. Например, - он присел на корточки, и теперь его лицо вплотную приблизилось к моему, - с этого момента, я всегда смогу узнать, где ты находишься. А, кроме того, теперь ты никогда не сможешь мне солгать. Иначе, - он выразительно поднял бровь, и мое горло обожгло волной оглушающей боли. Я захрипел и конвульсивно задергался. Кажется, моего мучителя это удовлетворило. Чужие лапы убрались с моего лица, и я, обмякнув, упал, на острые камни двора.
- Думаю, мы поняли друг друга, - доносится откуда-то сверху насмешливый голос. Жандармы во дворе разражаются старательным смехом…
… Эта ночь обошлась без кошмаров и воспоминаний, скорее всего потому, что мне так и не удалось заснуть как следует. Тюфяк, брошенный на пол, был тонким и продавленным, и я всеми ребрами ощущал твердую поверхность пола. Шуршали мыши, где-то, в углу камеры, капала вода, и этот безостановочный стук капель просто сводил с ума. Но хуже всего были мысли. С той самой минуты, как здоровяк-жандарм привел меня в этот закуток, больше похожий на шкаф, чем на камеру, и, ударом под коленку заставив осесть на пол, удалился, я не переставал думать. О том, как жандармы смогли на меня выйти, о Донне, о незаконченных делах, о том, что они могут знать, о том, для чего именно я им мог понадобиться, и так по кругу. Ручейки крови из разбитого об эшафот виска, залили левую половину лица, и теперь эта кровь, высохнув, немилосердно стягивала кожу. Неужели это конец?! Не пожалею ли я о том, что сегодня палач разрубил ни в чем не повинный кочан капусты, а не отрубил голову мне?! Как мне теперь объяснить это Повелителю? Вряд ли он согласится с тем, что мой новый статус не позволяет мне больше выполнять его задания!
Я вновь дотронулся до ошейника. Раб… Мне, конечно, не привыкать, фактически я стал рабом в тот момент, когда Повелитель прикоснулся клеймом к моему левому плечу. Но, теперь я поднялся на какой-то более высокий уровень рабства. Или опустился… Я не мог видеть свой ошейник, но мне было и незачем, я и так прекрасно знал, как он выглядит. Черная кожаная полоска с медной бляхой посредине, на которой было выгравирована надпись: «Собственность…» и имя хозяина. Вообще в человеческих доменах рабы были редкостью. Никто не мог обратить человека в рабство силой, и законники тщательно за этим следили. Но сам человек, запутавшись в долгах, или пороках, мог добровольно отдать себя в рабство, и тем самым расплатиться с заимодавцем. Как правило, люди, соглашающиеся на это, находились на самом дне, ниже уже скатываться было некуда. Поэтому рабов в Сарласе презирали, подозревая их, и не без основания, во всех мыслимых и немыслимых грехах. Надевая мне ошейник силой, Старший дознаватель нарушил кучу законов, но кому какое дело? Я против него даже не мышь – букашка! К тому же родственников у меня нет, и заявить о пропаже некому. Был человек – и нет человека! А будешь права качать – и взаправду не станет! Подвалы в жандармерии глубо-о-окие!
И насчет ошейника, Дознаватель не соврал. Я попробовал просмотреть его внутренним зрением – куда там! Столько всего намешано, и потоками завязано, что сам черт ногу сломит! Гномы постарались на славу! Что б у них все волосы из бороды повылазили! Единственное, что я понял, так это то, что при малейшей угрозе повреждения, ошейник сжимался на шее носителя, перекрывая ему кислород напрочь. Естественно, меня, как носителя, это совершенно не устраивало. Черт, черт, черт! Я метался по камере, как дикий зверь, не находя места от беспокойства. От отчаянья к тревоге, от гнева к еще большему отчаянью. К тому времени, когда в окошке под потолком забрезжил рассвет, я уже дошел до такого состояния, что приход жандарма меня даже обрадовал.