Но вот вперед вышел старейшина в длинном балахоне и почти такой же длины белой бородой. Повинуясь его указаниям, крестьяне построились полукругом и принялись молиться. Это была очень странная молитва – совсем не то, к чему я привык в церкви. Не было ни священника, ни свечей, ни икон. Да и молились крестьяне совсем по-другому, я с трудом различал слова молитвы. Тем не менее это было внушительное зрелище и я так засмотрелся, что совсем забыл о своей роли в предстоящем действии. Поэтому, когда пара дюжих крестьян вдруг сняли меня с телеги, я заорал и попытался убежать. Смешная попытка. Мне не дали вырваться и поднесли, вопящего и брыкающегося, к жертвенному камню. Старейшина занес надо мной нож и клянусь, это был самый огромный нож, который я видел в своей жизни. Меня уложили грудью на камень, заставили вытянуть руку вперед и… я закрыл глаза, чтобы не видеть этот ужас.
- И да будет дождь! – провозгласил старейшина. Я почувствовал легкий укол в палец и давление вдруг ослабло. Приоткрыв один глаз, я с удивлением увидел, что меня никто уже не держит, крестьяне с шумом и гоготом расходятся, а на моем пальце красуется крошечная капелька крови и еще несколько уже упали на жертвенный камень. Тот же возница отвез меня вечером ко дворцу. У меня не было сил расспрашивать их о том, что произошло, да и они не сильно стремились к разговорам.
Этим же вечером пошел дождь. И не просто дождь, а настоящий ливень. Целых три дня из-за туч не было видно неба. Я слонялся по дворцу как сомнамбула, не находя чем заняться. Один раз мне было приказано явиться к ужину вместе с Их Величествами. Я, правда, от волнения так и не смог запихнуть в себя ни одного кусочка, хотя суп из редких видов рыб пах на редкость вкусно, да и паштет из тетеревов был неплох… Наверное… За весь вечер никто не обратился ко мне, и никто не заговорил. Даже общего разговора я не слышал, поскольку сидел на другом конце стола. Лишь выходя из обеденной залы, мать на секунду остановилась около меня, и я слышал, как она сказала, обращаясь к кому-то из свиты: "…Даже если так – он просто оправдывает свое существование!".
Больше никто со мной не перемолвился и словечком. Через три дня дождь закончился, приехал из своего путешествия Наставник, и все вернулось на круги своя. В соседнем государстве сменился король, а одна из фрейлин понесла от королевского гвардейца. Эти сенсации надолго заняли весь двор, и произошедшее со мной стало потихоньку забываться.
И вот, в конце сентября, когда мы уже паковали вещи, для переезда в зимнюю резиденцию, они вдруг появились снова. На этот раз их без пререканий пустили за ворота. Они выгрузили содержимое своих телег прямо во внутреннем дворе, мозаичные плиты которого мылись с мыльной пеной два раза в день, и никто им даже слова не сказал. Мы с Наставником как раз возвращались с прогулки, и, выйдя во двор наткнулись на них. Стоящие полукругом крестьяне, увидев меня, отвесили мне глубокий поклон, и так же, неторопливо и с достоинством удалились. А я остался. Я стоял под противным моросящим дождем не в силах оторвать взгляд от горы овощей, возвышавшейся посреди двора. Капли дождя блестели на круглобоких тыквах, стекали по сверкающим свежестью помидорам и огурцам, луку и свекле, яблокам и винограду, а я стоял посреди всего этого великолепия и не знал, что мне думать и что с этим делать.
С этим чувством полного недоумения я и проснулся.
Открыв глаза, я долго лежал, уставившись в потолок. Снизу доносились звуки музыки и людских голосов, по коридору кто-то грузно ходил, скрипя деревянными половицами. Вчера я был слишком уставшим, чтобы переться через весь город обратно в элитный квартал, где обитала Донна, и просто снял комнату в первой же попавшейся забегаловке в районе доков. К тому же мне не хотелось нарываться на очередной скандал, а если бы Донна увидела, в каком состоянии я принес одолженный давеча камзол ее покровителя, скандал был бы неминуем. Да, вчера камзолу досталось: сначала битва с капитаном в пыли стройки, потом долгое путешествие по садам и паркам Сарласа с перелезанием заборов и удиранием от сторожей, и, наконец ночевка на кладбищенской земле под липой. Теперь его придется отдать старьевщику – ни на что больше он уже не годился.