- Ладно, ладно, я вижу, что ты рассержен, - я медленно отступал в сторону двери, выставив вперед руки, - Приду в другой раз, когда ты успокоишься.
Но, как раз успокаиваться он и не собирался. Видя, как над столом сам собой поднимается огромный реестр по генеалогии, я развернулся и со всех ног кинулся к двери. И пусть меня считают трусом, но драться можно лишь с равным противником. От разъяренного домового нужно удирать и как можно быстрее! Удар настиг меня уже в дверях. Я вышиб своим телом створку дверей и кубарем скатился по знаменитым мраморным ступенькам, сбивая, попавшихся на пути прохожих. Приземление было жестким и болезненным. Кажется, я ушиб ребро и рассек бровь, и это я еще легко отделался. К черту все, в следующий раз перед визитом в Библиотеку, куплю кучу соломенных тюфяков и застелю ими всю площадь! Одно хорошо, от удара, в моей голове, наконец, наступило прояснение, и я вспомнил, где именно видел проклятую лилию Мирлеха.
Глава 11.
Не обращая внимания на крики горничной, я влетел в комнату Донны как был – грязный, поцарапанный в порванном камзоле и только стоя в дверях, понял, что своим появлением нарушил интимность момента – Донна была с мужчиной. Вернее с поэтом. По средам она допускала к себе столичных стихоплетов – внимать рифмованным воспеваниям своей красоты. Очередной стихоплет как раз стоял перед ней на одном колене, и, дирижируя рукой, зачитывал вирши по бумажке. Возможно, его глаза были выпуклыми от природы или же грохот, который произвело мое появление, заставило поэта их так сильно вытаращить, но в эту минуту он сильно напоминал рака.
- Что же вы тут сидите, сударь?!! – заорал я, отчаянно размахивая руками, - Ваш дом горит! Весь квартал горит! А вы тут?!!
Поэт побледнел, потом покраснел, потом вспомнил, что стоит встать с колен и вскочил так стремительно, что чуть не сбил со стола редкую фарфоровую вазу эльфийской работы. Я придержал его за локоть, настойчиво сопровождая к выходу.
- Пожар, такой пожар, сударь! - не переставал орать я, как лось по весне. – Такое несчастье! Все горит, полыхает! Спешите, сударь, возможно, вам еще удастся спасти дорогие сердцу вещи!
С этими словами я вытолкал его из дома, и, вернувшись, застал Донну, прикрывшую лицо раскрытым на три четверти веером, что у столичных дам означало – «Берегись, я крайне рассержена». Но глаза ее сверкали весельем, во всяком случае, в той части, которая была видна из-за воинственно открытого веера.
- Как ты смеешь устраивать мне сцены ревности, как будто у тебя есть на меня какие-то права! - ее голос дрожал, то ли от гнева, то ли от смеха.
- Это была не сцена ревности, - я плюхнулся на диван рядом с ней и схватил из вазы виноградинку. – Я всего лишь избавил тебя от общества невыносимо скучного человека. Зачем тебе вообще эти придурки - поэты?
- Да что ты понимаешь?! – вот теперь она рассердилась по-настоящему, даже веер отбросила. – Благодаря этим, как ты их называешь, придуркам, я прославлюсь! Моя красота вдохновляет их на написание стихов, побуждает достичь величайших вершин в поэзии! И когда через много веков наши потомки будут цитировать эти вдохновенные любовные строки, они будут думать и обо мне – скромной музе поэта!
Ого, я и не знал, что у Донны есть такие амбиции!
- Я слышал небольшой отрывок, пока стоял в дверях, - ответил я, на всякий случай, отсаживаясь подальше. – Поверь, дорогая, благодаря этому поэту, ты в Историю не попадешь. Разве что какую-нибудь самую скверную. "И смерть, как дикий вепрь, стремится разлучить нас…" – высокопарно продекламировал я, закатывая глаза. – Боже, какая безвкусица!
- Да что ты понимаешь в стихах?! – Донна в раздражении стукнула меня веером по руке. – Можно подумать, что в той канаве, из которой я тебя вытащила, обучали стихосложению!
- Ну, амфибрахий от ямба я вряд ли отличу, - признался я. – Но плохие стихи от хороших – наверняка! Ты лучше скажи – знаком ли тебе этот герб? – я протянул ей рисунок Мерлиха. После жесткого приземления на мостовую возле библиотеки, я вдруг явственно вспомнил, что эта лилия красовалась на одном из тех приглашений, которые я просматривал накануне визита на муниципальный бал.
Донна хмыкнула, но листок взяла, после чего долго рассматривала, переворачивая его, то так, то эдак. Причем, я прекрасно понимал, что она вспомнила, кому принадлежит эмблема практически сразу, а время тянула, просто чтобы меня позлить.