Положение больных очень тяжелое, так как цинготные заболевания не позволяют зарубцеваться ранам. Цинга еще более увеличивается от холода, который постоянно царит в помещении госпиталя.
Крепости угрожает голод...
Последние продовольственные припасы приходят к концу. Завтра режут у нас в коммуне последнего осла.
Сегодня японцы своими снарядами зажгли сарай в нашем Арсенале, в котором сгорели все старые китайские патроны и снаряды, вывезенные нами некогда из Тяньцзиня.
Вчера, одновременно с канонеркой «Бобр», сгорели и богатые склады Азиатской компании.
В последнее время японцы стали нам подбрасывать фотографические карточки, снятые с наших пленных, находящихся у них в Японии. Этим они, очевидно, надеются до известной степени поколебать стойкость нашего гарнизона.
Едва начал брезжить день, как я был разбужен страшной артиллерийской канонадой. Гул стрельбы все усиливался и усиливался.
Оказалось, что японцы начали обстреливать разом все атакованные ими пункты правого фланга, а также и 4-й форт, который своей стрельбой все время сильно мешал их дальнейшему наступлению.
Одно время даже разнеслась весть, что японцы повели на этот форт атаку.
Главный свой удар, однако, они направили на 3-е временное укрепление.
Ожесточенная канонада продолжалась до вечера. Ночью на всем протяжении правого фланга шла сильная ружейная перестрелка.
Точных результатов этого дня пока не знаю.
Энергия и бодрость духа начинают покидать не только офицеров, но и солдат, которые не в состоянии теперь выдерживать того, что так легко переносили раньше.
Вечером узнал от командира 27-го В.-С. стрелкового полка полковника Петруши, что весь резерв левого фланга крепости состоит из 9-й роты слабого состава, писарской команды и «скорбутной роты».
Оригинальный резерв!..
Я знаю несколько офицеров, которые были тяжело ранены и даже ампутированы, но, несмотря на это, считали себя счастливыми, что наконец могли, хоть в госпиталях, отдохнуть от перенесенных ужасов и треволнений. Этот факт лучше всего показывает, насколько тяжела была жизнь и служба на позициях осажденного Порт-Артура. Но и в госпиталях не приходилось им долго отдыхать, так как мало-мальски оправившихся офицеров немедленно опять отправляли на позицию.
В настоящее время героев на новые подвиги почти не находится, энергия у все ослабела, у всех одна только мысль — отдых...
Все чаще и чаще раздаются в крепости голоса о скором падении нашего многострадального Артура...
С раннего утра японцы опять открыли огонь разом по всем позициям нашей крепости.
Самой ожесточенной бомбардировке подвергся одновременно и правый, и левый фланги.
Ружейная трескотня и кудахтанье пулеметов слышались со всех сторон. Трудно было разобраться во всем этом аде стрельбы, трудно было определить даже приблизительно тот пункт, куда был направлен главный удар японцев в этот день. Они, очевидно, решили перейти в наступление разом на всех пунктах.
Достаточно подготовив себе наступление артиллерийским огнем, японцы повели атаку на позицию Голубиной бухты.
Наша пехота, переутомленная и измученная, не могла на этот раз отстоять свою позицию и без особого сопротивления сдала.
Началось беспорядочное отступление... Солдатики прятались в рытвины и за камни, отстреливаясь от наседавшего врага, но удержать напора японцев не могли.
Здесь мне пришлось с очень близкого расстояния наблюдать, как японская пехота стройной цепью бежала вперед и занимала наши окопы. Наступление совершалось в образцовом порядке.
Наши стрелки покинули свои позиции, отступили и стали занимать 41-ю высоту. Особого артиллерийского огня здесь не было, хотя некоторые офицеры и уверяли впоследствии, что японцы их засыпали снарядами.
Около 8 часов вечера мне сообщили печальную весть, что за этот роковой день пал целый ряд наших укреплений, а именно: батареи Заредутная, Волчья и Курганная, 3-е временное укрепление, Малое Орлиное Гнездо и вся Китайская стена.
Переход всех этих пунктов, вместе с позицией Голубиной бухты, в руки японцев должен самым роковым образом отразиться на дальнейшей судьбе крепости.
Настроение в гарнизоне самое подавленное. Теперь уже открыто раздается масса голосов о полной невозможности дальнейшей обороны крепости...
Госпиталя переполнены новыми многочисленными партиями раненых.
Поздно вечером на батареях была получена телефонограмма: «Не открывать самим огня и тем не раздражать японцев».
Эта телефонограмма привела нас в полное недоумение...
Не долго суждено было нам ждать разрешения этой загадки...
Ночью на Золотой горе был поднят какой-то непонятный для меня сигнал. В то же время в порту, вблизи наших полузатопленных кораблей, я увидел какие-то взрывы... За темнотой ночи трудно было что-либо разобрать.
В Старом Городе что-то горело...
В полночь я вышел из дому. Тихая и темная ночь окутала своим мраком нашу многострадальную крепость. Разные мысли бродили у меня в голове... Я думаю, мало кому спалось...
Всех томило какое-то неясное предчувствие, что в эту тихую, темную ночь должно совершиться что-то ужасное, что-то роковое.
Свершилось!..
Так много разных мыслей наполняют мою голову, что не знаю, с чего и начинать.
Сегодня я окончательно узнал, что наша крепость еще вчера вступила с японцами в переговоры о... сдаче.
Долго не хотелось верить этой ужасной новости. Неужели же в самом деле сдача?.. Неужели не осталось ни малейшей надежды ни на дальнейшее сопротивление, ни на выручку?..
Не могу выразить словами того чувства, которое овладело мной при этом известии: тут была и какая-то неловкость, и вместе с тем тупая боль и досада, что вся наша геройская 11-месячная оборона, стоившая таких жертв, так неожиданно и глупо кончилась...
В полдень я попал в собрание одного полка, куда были приглашены все офицеры. Я заметил, что и они испытывали какую-то неловкость и неудовлетворенность. Все они по возможности избегали разговаривать о случившемся.
Сегодня я узнал причину виденных мною прошлой ночью взрывов: это наши моряки взрывали все наши суда, краны и проч. Около 10 часов утра сдвинули с места и погрузили в море сидевший уже кормой на мели последний наш броненосец «Севастополь» и канонерку «Отважный».
Единственные уцелевшие шесть наших миноносцев, захватив знамена полков, ушли, кажется, ночью в море, чтобы прорваться в Чифу.
Некоторое время в крепости упорно держался слух, что комендант генерал-лейтенант Смирнов застрелился, другие же уверяли, что он только тяжело ранил себя в голову.
Объясняли это тем, что он все время был против сдачи крепости и теперь, не желая перенести этого позора, решился покончить с собой.
День прошел в каком-то напряженном нервном ожидании.
Днем начали зарывать снаряды и патроны и уничтожать подрывные материалы.
Бездымный порох сожгли.
Но орудия приказано было не портить, хотя у инженеров и в минной роте были уже приготовлены для этой цели подрывные патроны. Несмотря на это запрещение, некоторые командиры батарей все же испортили отдельные части орудий настолько, что привели их в полную негодность.
Вечером я поехал посмотреть на пожарище.
Картина была грандиозная и потрясающая.
Была тихая, теплая ночь.
Горел Минный городок, где время от времени раздавались взрывы снарядов; пылало что-то в Старом и Новом Городе; видно было страшное пожарище в порту, и, наконец, догорали остатки нашего доблестного флота...
Это была предсмертная агония нашего бедного Порт-Артура, это горели русские, народные деньги...