На следующий же день, каковой пришелся на пятницу, IIII день августа месяца, они объявили нечто противоположное собственному мнению, каковое ими высказывалось неоднократно до того, как будто бы их к тому подтолкнул сам дьявол[295]. Ибо первое их требование их [нынешних] сводилось к освобождению всех, схваченных за измену, и что все они, включая Пьера дез Эссар, и мессира Жака де ла Ривьер, и Пети-Мениля каковые обезглавлены были ранее, являлись на самом деле честными людьми, весьма честно исполнявшими свой долг. И дабы выпущены были на свободу герцог Баварский, брат королевы Франции, и мессир Эдуар, герцог Барский, и и сир ду Буассэ[296] вкупе с обоими своими сыновьями, а также Антуан дез Эссар, брат названного Пьера дез Эссара, и многие иные, каковые заключены были в Лувре, во Дворце и в Малом Шатле, и дабы [те], каковые противились делу мира, отвечали за то своей головой и своим имуществом. Кроме того, ими выдвинуто было много иных требований, но прощение за мятеж, согласно их воле, не должно было коснуться тех, каковые отдавали все силы дабы отстоять Париж, и чьей волей заключены были под стражу сказанные пленники за все учиненные ими преступления; при том что им было известно, что носящие перевязь испытывают к этим [исключенным] смертельную ненависть. Так им были ненавистны мэтр Жан де Труа[297], парижский хирург, привратник дворца, и два его сына, а также некий Жан Ле Гуа и два его сына[298], двое мясников — Денизо Кабош и Денизо Сент-Йон[299], сказанный же Кабош был капитаном Шарентонского моста, а сказанный Сент-Йон — капитаном Сен-Клу[300]. Все они присутствовали в то время когда объявлены были названные требования, каковое известие они восприняли весьма тяжело и немедленно после того удалились в ратушу[301], где собрав вокруг себя людей, каковым со всей доказательностью дали понять, что мир, купленный таковой ценой, никоим образом не послужит к чести короля и герцога Бургундского, и ничего хорошего не принесет ни доброму городу Парижу ни его обитателям, но единственно обращен будет к выгоде сказанных арманьяков, носящих перевязь, каковые уже не единожды обманывали оказанное им доверие. Однако же, в ответ на все вышесказанное, толпа простых людей, собравшихся на Гревской площади, и вооруженных кто как мог, весьма жаждавшая мира, не пожелала к ним прислушаться, но вместо того принялась кричать во весь голос: «Мира! Мира! Ежели кто не желает такового пусть становится слева, а кто желает — справа.» И все тогда встали по правую сторону, ибо никто не посмел перечить сказанной толпе.
72. Посему герцог Гиенский и герцог Беррийский[302] также отправились на Гревскую площадь, однако, едва они оказались поблизости от отеля Артуа[303], их там задержали и не допустили на площадь из страха, дабы их появление не подвигло народ к мятежу, после чего они отправились в Лувр, откуда освободили герцога Барского и герцога Баварского, каковых вывели оттуда под звуки труб, с такой великой честью, словно бы им случилось одержать победу над сарацинами или совершить некий величайший подвиг, на каковой только человек может сподобиться. В то же время как они явились дабы освободить сказанных заключенных, как то герцогов Барского и Баварского, и прочих, каковые обретались Лувре, им довелось встретиться там с герцогом Бургундским, направлявшимся в отель Сен-Поль, каковой не имел ни малейшего понятия о том, что происходило[304]. Когда же ему рассказали обо всем что случилось, он был тем весьма потрясен, однако, на сей раз сумел сдержать свои чувства и вместе с ними отправился в Лувр, дабы присутствовать при сказанном деле. Покончив с тем, они все вернулись во дворец, в то время как по всему пути следования их сопровождали криком «Noel!». В сказанном же дворце обретался сир де Буассэ с обоими своими сыновьями и Антуан дез Эссар, каковым дарована была полная свобода, как то желалось пришедшим, безразлично к тому, была правда на их стороне или же нет. После чего герцог Гиеньский объявил вне закона всех тех, каковые как то ему было доподлинно известно, заключили их под стражу, предоставив любому желающему распорядиться их жизнью и имуществом. Среди поименованных же был дворцовый привратник Жан де Труа, о каковом речь шла выше; он же имел жительство в самом дворце. И далее, быстрее чем за время каковое требуется чтобы от церкви Сен-Николя добраться до церкви Сен-Лоран[305], отель сказанного де Труа был разграблен дочиста, и все имущество бывшее там вынесено было вон, а слуги его захвачены все до единого и заключены в различные тюрьмы. Сам же он обрел себе спасение в бегстве, столь спешном, сколь то было возможно, и с ним бежали прочь все прочие, бывшие на той же стороне, как то семейство Ле Гуа, а также дети сказанного де Труа, а также дети Сейнт-Йона и Кабоша, и многие другие, каковые стояли за добрый город Париж сколь то было в их силах, но Фортуна в те времена была столь переменчива, что ежели тогда случилось бы им оказаться пойманными, все без исключения, безразлично благородные или простые, разорваны были бы на куски, при том что не зная, каковую вину на них возложить, порицали их за чрезмерную жажду почестей[306]. Таковым было время, что ни на кого нельзя было опереться, ибо днем ранее, случись им того захотеть, они собрали в одночасье всех парижан под свое начало. Таковые же беды случилось им претерпеть по причине злопамятства принца[307], и злословия толпы, и все имущество их конфисковано было в пользу короля; и таковым образом все произошло.
295
Речь идет о событиях, предшествовавших концу кабошьенского мятежа. Начатый чисто стихийно как выражение недовольства против налогов, без ясной программы и плана действий, кроме желания во что бы то ни стало получить «свободу», мятеж с необходимостью пришел к тому, что «победа» ничего не изменила в положении низших классов. В результате начался поиск «виноватых» и волна убийств, грабежа и террора захлестнула город до такой степени, что оттолкнула от руководителей мятежа большинство населения. В это время и появилась «партия мира», предводительствуемая верхушкой горожан. К ней волей-неволей примкнул герцог Бургундский, понимая, что в скором времени может стать очередным «виноватым». Город предлагалось уступить арманьякам, способным военной силой навести порядок. Прокабошьенски настроенный Горожанин, конечно же, преисполнена негодования, а так как Университет для него есть воплощение «добра», он не может найти иного объяснения для случившегося кроме вмешательства дьявола.
296
Сир де Буассэ был кастеляном короля, его сын Жан — королевским ходатаем по делам, второй сын, имя которого неизвестно — кастеляном дофина. Антуан дез Эссар был среди прочего королевским библиотекарем и одним из привратников дворца.
297
Жан де Труа — королевский хирург, бывший эшевен, отличался даром красноречия и принимал самое деятельное участие в мятеже. Сумел бежать, пробыл во Фландрии до 1418 года. Закончил свои дни в 1424 году.
298
Мясники в Париже формально принадлежали к «простонародью» из-за своего занятия, считавшегося «нечистым», однако, жаждали пробиться в высшие круги. На этом сыграл герцог Бургундский, склонивший их к мятежу, и бросивший на произвол судьбы, понимая, что не может более контролировать стихию бунта. Семья Ле Гуа была богатейшей среди мясников, Жан Ле Гуа сумел бежать и позднее был дослужился до чина генерального распорядителя финансов при английском владычестве.
299
Горожанин ошибается, имя руководителя восстания было Симон Кабош. Вместе с Денизо де Сент-Йоном он служил живодером на Большой Парижской Бойне. Мясники были основной движущей силой мятежа.
301
Парижская ратуша или «дом с колоннами», располагалась на Гревской Площади, на правом берегу Сены.
302
Во время мятежа герцоги Беррийский и Гиеньский оказались практически на положении пленников.
304
Колетта Бон полагает, что это «незнание» было во многом наигранным. Герцог с самого начала противился эксцессам кабошьенов, и по сути дела, спас от расправы знатных пленников.
305
Обе церкви расположены одна подле другой. Иными словами, Горожанин хочет сказать что все произошло «во мгновение ока».
306
Для Горожанина честолюбие, т.е. погоня за высоким положением и почестями есть бунт против Бога, назначившего каждому свое место.
307
Колетта Бон предполагает, что Горожанин имеет в виду дофина, не решаясь, однако, назвать его прямо по имени, и в то же время пытается обелить герцога Бургундского, по сути дела, предавшего своих соратников.