дорогу от сего селения к Борисову. Желательно, чтобы сей пункт был занят
тщательнее, так как и селение Чернявка, из коей пошлите разъезды на большую
Борисовскую дорогу. Орлов послан со ста пятьюдесятью казаками к Чичагову;
постарайтесь сделать с ним связь; вы тем угодите фельдмаршалу. Все ваши
храбрые будут награждены. Карл Толь. На походе в Сомры, 16-го ноября"[57].
Видя по письму сему разобщение Витгенштейна с Чичаговым, между коими
протекала Березина и находилась неприятельская армия, простиравшаяся, по
крайней мере, до восьмидесяти тысяч человек, я хотя не совсем верил
известию о переправе, но не сомневался в том, что Наполеон, пользуясь
малосилием Чичагова, перейдет реку в каком-нибудь пункте украдкой или
силой; по переходе же Березины я предполагал направление неприятельской
армии из Борисова к Минску, потому что путь сей есть самый кратчайший из
путей, идущих к Варшаве; что на нем она имела в виду соединение с корпусами
Шварценберга и Ренье, отчего армия его могла снова возвыситься до ста
тридцати тысяч человек; что посредством пути сего она могла избежать
бокового преследования нашего, столь для него до Березины пагубного, и идти
краем, несравненно менее опустошенным, нежели Виленский, чрез который
проходили обе воюющие армии и по которому кругообращались все транспорты
оных с начала войны. Вследствие чего я решился, несмотря на предложение
полковника Толя, переправиться немедленно чрез Березину и идти на
Смолевичи, что между Игумном и Минском.
За таковое ослушание я достоин был строжайшего наказания. Партизан должен и
необходимо должен умствовать, но не перепускать, как говорится, ум за
разум. Конечно, соединение Чичагова с Витгенштейном на правом берегу
Березины умножило бы затруднения неприятелю при переправе; однако нельзя
было решительно заключить, чтобы и один Чичагов не смог с ним управиться.
Березина, окраеванная болотами, не была еще схвачена льдом, и правый берег
ее, господствующий над левым и защищаемый тридцатью тысячами войска,
представлял неприятелю довольно еще затруднений и без Витгенштейна. События
доказали, что мне ни к чему не послужил ранний и отдаленный залет мой к
Смолевичам, где я всегда успел бы предупредить неприятеля и из Озятичей, в
случае переправы Наполеона при Борисове.
Стоило только внимательнее прочесть письмо полковника Толя и взглянуть на
карту, чтобы постичь благоразумное его распоряжение.
Полагая неприятеля между селением Начею и Борисовым, извещенный о прибытии
Витгенштейна в Бараны, а Чичагова к мостовому Борисовскому укреплению, он
считал, что неприятелю ничего не оставалось делать, как, прикрывшись от
главной армии речкой Начею, спуститься вдоль по ней к Озятичам и совершить
переправу в углу, описываемом означенной речкой и Березиной. Вот причина,
почему Толь посылал меня в Озятичи. При всем том я пошел на Смолевичи как
будто бы для действия в тыл не неприятеля, а Чичагова армии!!
Однако при достижении Козлова Берега я получил из главной квартиры
уведомление, что так как французская армия никакого не имеет средства
переправиться чрез сию реку при Борисове, то чтобы я немедленно спешил
исполнить данное мне предписание генерал-квартирмейстером. Сия бумага, как
и письмо последнего, была от 16-го поутру и, повелевая вторично то же,
принудила меня оставить мое безрассудное предприятие, к которому я так
привязался, что и при исполнении последнего повеления не мог не уведомить
генерал-квартирмейстера, сколь считаю бесполезным предписанное мне
направление. На кого греха да беды не бывает? Право, я по сие время не могу
постичь причину сему глупому моему упрямству. Уже мы были на половине
дороги к Озятичам, как догнал нас посланный ко мне в Козлов Берег курьер с
другим письмом от полковника Толя, по которому он извещает меня о переправе
французской армии чрез Березину и уведомляет, что главная армия идет на
Жуковец, Жодин и Логойск, все на левой стороне неприятеля, и совершенно
соглашается со мною в выборе направления партии моей на Смолевичи. Да
простит мне генерал-квартирмейстер! В сем случае ошибка уже не на моей
стороне. Важность Смолевичевского пункта состояла в том только
обстоятельстве, когда бы неприятель избрал направление на Минск; при
обращении же его к Вильне сей пункт терял уже свою значимость и ни для чего
другого не годился, как для ночлега или привала. Направление мое
долженствовало быть на Борисовское мостовое укрепление, Логойск и
Молодечну; но так как поворот неприятеля с Минской дороги на Виленскую
отстранял меня от оного на сто тридцать верст, то и по означенному
направлению я не мог уже догнать его прежде Ковны или, по крайней мере,
прежде Вильны. Чтобы удостовериться в том, надо знать, что 20-го ноября,
когда после переправы моей чрез Березину, я ночевал в Уше, французская
армия находилась уже в Илие. Кто взглянет на карту, тот увидит
пространство, разделявшее меня от неприятеля; несмотря на то, я решился
действовать по предписанию.
Не доходя пятнадцати до Шеверниц верст, я узнал, что прибыла туда главная
квартира. Оставя партию на марше, я поскакал один прямою дорогою в
Шеверницы. Светлейший в то время обедал. Входя в ворота, повстречался со
мною английской службы полковник сир Роберт Вильсон. Он бродил около двора,
не смея войти в квартиру светлейшего по причине какого-то между ними
взаимного дипломатического неудовольствия. Будучи коротко знаком с ним с
самого 1807 года кампании, я спросил его, что он тут делает? "Любезный
друг! - отвечал он мне, - жду известия о решительном направлении армии
после того несчастия, которое я давно предвидел, но которое при всем том не
может не терзать каждое истинно английское и русское сердце!" "Английское
сердце" невольно навело на уста мои улыбку, с которою я вошел в сени избы
светлейшего, и велел вызвать полковника Толя, чтобы лично от него
удостовериться в известии о переправе неприятельской армии чрез Березину и
узнать, не будет ли мне какого иного направления? Толь и князь Кудашев
вышли ко мне в сени и звали меня в избу. Но я, ненавидя бросаться на глаза
начальникам, отказался; тогда они объявили самому светлейшему о моем
прибытии. Он приказал от своего имени позвать меня, обласкал меня, как он
умел обласкивать, когда хотел, посадил за стол и угощал как сына.
Сколько я тут видел чиновников, украшенных разноцветными орденами, ныне
возвышенных и занимающих высокие должности; их в то время возили при
главной квартире подобно слонам великого Могола! Сколько я там видел ныне
значительных особ, тогда теснившихся в многочисленной свите
главнокомандующего и жаждавших не только приветствия и угощения, но единого
его взора! Умолчу о подлостях, говоримых ими даже и мне, недостойному!
После обеда светлейший расспрашивал меня о делах при Копысе и при
Белыничах, хвалил расчет мой перед нападением на депо и упрямство мое при
завладении последним местом, но пенял за лишнюю строгость с Поповым,
которого я принял за мэра Копыса, и прибавил с шуткою: "Как у тебя духа
стало пугать его? У него такая хорошенькая жена!" Я отвечал ему, что, судя
по нравственности, я полагаю, что у могилевского архиерея еще более жен,