дружеское доказательство австрийцев к нам есть смертельная рана общему
угнетателю. После нескольких прений фрейлих решился оставить город со всеми
запасами, в оном находившимися, и потянулся с отрядом своим за границу.
Чеченский вслед за ним вступил в Гродну, остановился на площади, занял
постами улицы, к оной прилегающие, и поставил караулы при магазинах и
гошпиталях.
<...> Тринадцатого, вечером, я получил повеление идти на Ганьондз.
Партия моя немедленно туда выступила, но я по приключившейся мне болезни
принужденным нашелся остаться пять дней в Гродне.
Сего числа прибыла в Гродну кавалерия генерал-лейтенанта Корфа, а на другой
день и пехота генерала от инфантерии Милорадовича. Первому из них я сдал
магазины и гошпитали, находившиеся в этом городе, и, переехав к нему на
квартиру, остался в оной до моего выздоровления.
Не могу умолчать о генерале Милорадовиче. По приезде его в Гродну, все
поляки от меня отхлынули и пали к стопам его; но ему было ни до владычества
своего, ни до подлости других: он в то время получил письмо с драгоценною
саблею от графини Орловой-Чесменской [62]. Письмо это заключало в себе
выражения, дававшие ему надежду на руку сей первой богачки государства.
Милорадович запылал восторгом необоримой страсти! Он не находил слов к
изъяснению благодарности своей и целые дни писал ей ответы, и целые стопы
покрыл своими гиероглифами; и каждое письмо, вчерне им написанное, было
смешнее и смешнее, глупее и глупее! Никому не позволено было входить в
кабинет его, кроме Киселева, его адъютанта, меня и взятого в плен доктора
Бартелеми. Мы одни были его советниками: Киселев - как умный человек
большого света, я - как литератор, Бартелеми - как француз, ибо письмо
сочиняемо было на французском языке. Давний приятель Милорадовича,
генерал-маиор Пассек, жаловался на него всякому, подходившему к неумолимой
двери, где, как лягавая собака, он избрал логовище. Комендант города и
чиновники корпуса также подходили к оной по нескольку раз в сутки и уходили
домой, не получа никакого ответа, от чего как корпусное, так и городское
управление пресеклось, гошппталь обратился в кладбище, полные хлебом,
сукном и кожами магазины упразднились наехавшими в Гродну комиссариатскими
чиновниками, поляки стали явно обижать русских на улицах и в домах своих,
словом, беспорядок дошел до верхней степени. Наконец Милорадович подписал
свою эпистолу, отверз милосердые двери, и все в оные бросились... но - увы!
- кабинет был уже пуст: великий полководец ускользнул в потаенные двери и
ускакал на бал плясать мазурку, а я сел в сани и явился 18-го числа в
Тикочин, где ожидала меня моя партия.
Переступя за границу России и видя каждого подчиненного моего награжденного
тремя награждениями, а себя - забытым по той причине, что, относясь во всю
кампанию прямо или к светлейшему, или к Коновницыну, я не имел ни одного
посредника, который мог бы рекомендовать меня к какому-либо награждению, -
я не счел за преступление напомнить о себе светлейшему и писал к нему таким
образом:
"Ваша светлость! Пока продолжалась Отечественная война, я считал за грех
думать об ином чем, как об истреблении врагов отечества. Ныне я за
границей, то покорнейше прошу вашу светлость прислать мне Владимира 3-й
степени и Георгия 4-го класса".
В ответ я получил (в селе Соколах, 22-го числа) пакет с обоими крестами и с
следующим письмом от Коновницына: "Получа письмо ваше к его светлости, я
имел счастье всеподданнейше докладывать государю императору об оказанных
вами подвигах и трудах в течение нынешней кампании. Его императорское
величество соизволил повелеть наградить вас орденами 4-го класса св.
Георгия и 3-й степени св. Владимира. С приятностью уведомляю вас о сем и
проч. Декабря 20-го дня 1812 года. Вильна".
Уверяли меня, что если бы я тогда потребовал Георгия 3-го класса, то, без
сомнения, получил бы его так же легко, как и вышеозначенные награждения.
Поистине я сделал ошибку, по ошибке сей причиною было высокое мнение,
которое я тогда имел о сем ордене: я думал, что я еще не достоин третьего
класса оного! И как осмелиться было требовать полковнику тот орден, который
еще тогда носим был: Остерманом, Ермоловым, Раевским, Коновницыным и
Паленом!
В Соколах я принужден был остановиться вследствие повеления
генерал-адъютанта Васильчикова. Немедленно после сего получил повеление от
генерала Коновницына следовать в Ганьондз для соединения с корпусом
генерала от инфантерии Дохтурова и явиться в команду принца Евгения
Виртембергского, а вскоре потом дошло до меня и повеление от нового
дежурного генерала князя Волконского о том же предмете.
Двадцать четвертого вышло новое размещение войскам, и партия моя поступила
в состав главного авангарда армии, препорученного генералу Винценгероде.
Авангард сей состоял из следующих войск:
Корпус генерал-маиора Тучкова 2-го:
Число людей
Запасных батальонов 20
Пехота Рекрутских 4
5961
Корабельный экипаж 4
Запасных эскадронов 20 1582
Кавалерия
Донских казачьих 6 1123
полков
Батарейная рота 12 орудий
Артиллерия Легких орудий 24 орудия 486
Цесарская 12 орудий
2-й пехотный корпус:
4-я дивизия: четыре полка по два баталиона
2500
3-я дивизия: четыре полка по два баталиона
Батарейная рота 12 орудий
Две легкие роты 24 орудия 400
Конная рота 12 орудий
Два донских полка из авангарда
Милорадовича
Отряд генерала Ланского:
Двадцать эскадронов гусар
1527
Полк уральский казачий 1812
Два уральских казачих полка
Мой отряд:
Два полка казачьих: Попова 13-го и
1-й Бугский 550
Команда гусар и сборных казаков
ИТОГО: 16 041 человек
Таким образом, поступя в начальники авангарда главного авангарда армии, я
сошел с партизанского поприща.
КОММЕНТАРИИ И ПРИМЕЧАНИЯ
[2] В то время гусарские полки состояли из двух баталионов, каждый баталион
в военное время заключал в себе четыре эскадрона. (Здесь и далее, кроме
переводов с французского,- примечания Д. Давыдова.)
[3] Это было при Колоцком монастыре, в овине, где была его квартира.
[4] Общее мнение того времени, низложенное твердостию войска, народа и
царя.
[5] Некоторые военные писатели приняли в настоящее время за правило
искажать события, в которых принимал участие генерал Ермолов, они
умалчивают о заслугах сего генерала, коего мужество, способности,
бескорыстие и скромность в донесениях слишком всем известны. Так как
подобные описания не могут внушить никакого доверия, я решился либо
опровергать вымыслы этих господ, либо сообщать моим читателям все то, о чем
им не угодно было говорить. Так, например, в описании Бородинского сражения