Я едва смог открыть глаза после такого долгого сна. Тело онемело от неподвижности, было тяжело дышать. А вместе с сознанием пришла дикая боль. Я приподнял голову. Я весь был забинтован. Я вспомнил как совсем немного не добежал до нее, не успел закрыть от огня. Пламя накрыло меня со спины, опалило голову и плечи. Искусственная нога подкосилась от жара и немного расплавилась, и я упал на мертвые тела.
Я еще долго не могу встать, много думаю о прошлом и будущем, беспокоюсь за Китнисс. И тогда я наконец осознаю, что все почти кончилось, Игры позади, капитолийское правительство свергнуто. Теперь все может наладиться. И Китнисс… она… Я хочу быть с ней. При этой мысли мозг будто бы слегка, по старой привычке сопротивляется, не хочет верить. Меня гложут сомнения, смогу ли я быть рядом? Ведь я потенциально все еще опасен для нее. А потом приходят совершенно очевидные мысли, которые слегка затерялись в моих надеждах: меня наверняка будет судить новое правительство, я же предатель. Зачем тогда вообще думать о будущем? Вскоре я узнаю, что все еще нахожусь по защитой соглашения Сойки-пересмешницы. Хотя бы одной проблемой меньше. Ничего, скоро все кончится, и когда-нибудь Китнисс придет в себя и тогда у них с Гейлом все будет хорошо. Все скоро кончится, только как дальше жить мне?..
Нет, все еще не закончилось. Собрание Койн по поводу мести Капитолию, последние Голодные Игры. Я чувствую, что во время восстания мы что-то упустили. Разве мог вообще встать такой вопрос? Как после всего мы можем обсуждать это? Абсурдность ситуации просто поражает. Я уверен, что остальные думают также. Китнисс голосует за Игры. Она за новые Голодные Игры! Очнись, Китнисс! Разве ради этого были все наши жертвы? Она последнее время неузнаваема, я вижу ожесточение в ее глазах. Смерть сестры подкосила ее. Неужели нельзя вернуть прежнюю Китнисс, человечную, непокорную, справедливую?.. Я вижу только ее подобие в этих пустых глазах, обрамленных фиолетовыми веками, в этих сухих скулах, натянутых как барабан, в исколотых руках, безвольно мотающихся вокруг сгорбленного тела. Китнисс все еще горит в огне, все еще там, далеко. Она тоже жертва Капитолия. Из нее хотят сделать переродка, жестокого и беспощадного, жаждущего смерти капитолийских детей. Китнисс, не делай этого.
Я в бешенстве. Кажется еще немного, и наши пути с Китнисс окончательно разойдутся из-за этого. Но потом все меняется. Я вдруг понимаю ее замысел, когда стрела, приготовленная для Сноу, летит прямо в Койн. Она предотвратила это. Она уничтожила главное зло. Теперь с Играми покончено. Навсегда. Секунда облегчения, а потом я с ужасом смотрю на Китнисс, на ее руку с фиолетовой таблеткой… Никто ей сейчас не поможет кроме меня, Сойка-пересмешница выполнила долг перед Панемом. И многие будут рады, если она сейчас умрет вместе со старым миром. Но только не я.
Она едва не прокусила мне руку, когда я не позволил ей съесть морник. Она совсем про меня не подумала. Тебе нельзя умирать, Китнисс. Мы связаны. И ты еще будешь счастлива, обещаю.
Идет долгий суд, я выступаю в качестве свидетеля, и кажется мне удается убедить людей в необходимости поступка Китнисс. Хеймитч тоже старается. Царит суматоха. Китнисс под домашним арестом, меня не пускают к ней. Каково ей сейчас?..
Все эти дни меня трясет от мысли что я могу потерять ее сейчас, когда все кончено. Подумать только, спасти ее на Арене и потерять в мирное время. Такого я себе точно не прощу. Ночью меня мучают кошмары, самые жестокие за все время. Чувствую себя маленьким несчастным ребенком, бессильным против ужасов мира. Несколько раз я пытался увидеться с Китнисс, но ни меня, ни Хеймитча, ни даже ее маму не пускают. Гейл совершенно непонятно почему уехал во 2-й дистрикт. Я решаю спросить у Хеймитча и узнаю историю с парашютами и теперь понимаю, насколько тяжело было Китнисс. Она не только сестру потеряла, но и …возлюбленного? Лучшего друга это точно. Не могу скрывать, во мне загорается надежда, легкая, призрачная… Может, и я когда-нибудь смогу снова улыбаться и радоваться жизни…
В конце концов суд решает выслать Китнисс в родной дистрикт в изгнание. Так закончилась история сойки-пересмешницы. Китнисс вернулась домой. Вскоре приехал и я. Мне хотелось увидеть ее, но я боялся потревожить, испугать. Прошло еще мало, очень мало времени. И все-таки мы очень отдалились с тех самых пор, когда я попал в плен к Капитолию. Что-то оборвалось между нами, что было тяжело склеить. Требовалось время.
Но теперь я был уверен, что все наладится, я смогу быть рядом с ней. Может как друг, а может и как кто-то более близкий. Надежда крепко живет во мне. Я чувствую в себе силы для нового, для светлого. Я смогу ей помочь, вытащить из мрака ее скорби. Хотя что говорить, я сам скорблю по ее сестре. Никогда и ничто не будет как прежде.
Я хотел запомнить маленькую Прим так, как Китнисс помнила Руту — видела ее в цветах рядом с домом. Я пошел в лес и выкопал разноцветные примулы. Признаться, снова оказаться в лесу было не лучшей идеей. Лес — мое не самое любимое место. Иду назад и смотрю на фиолетовые, лиловые, белые цветочки. В них - частицы воспоминаний о прошлых днях ужаса и о юной смелой девочке, которая умерла, пытаясь помочь другим.
Мои картины становятся светлее и спокойнее. Рисую море, вспоминая Финника и Энни. Может, когда Китнисс поправится, я навещу ее.
Каждый день я прихожу к Китнисс со свежим хлебом, вместе с Сальной Сэй готовлю дня нее пищу. Мы вместе потихоньку помогаем Китнисс оправиться. Со временем она начинает оживать. Ее волосы, сбитые в колтуны, наконец расчесываются, она начинает выходить из дому. Я наблюдаю за ней слегка со стороны, слежу, чтобы в кувшине рядом с ее креслом всегда была свежая вода, но не говорю ей ни слова, пока она сама не начинает разговор.
Однажды Китнисс подошла ко мне с просьбой нарисовать тех, кто был убит во время Игр и восстания. Она говорила о книге памяти. Мы начали делать ее вместе. Общее дело сблизило нас. Мы нуждались друг в друге. Особенно я. Ночью возвращались кошмары, иногда были приступы. Я боялся одиночества и потому невольно стремился к ней. А она начала тянуться ко мне. И вновь меня терзали сомнения. Порой меня удручало то, что нас с Китнисс соединило отчаянье и боль прожитого. Ведь я любил ее как прежде, даже больше, но так и не мог понять, что же она чувствует ко мне. Я ощущал себя глупым мальчишкой, которого как мне казалось раньше, больше не существует.
Однажды мы сидели на диване в ее гостиной. За окном лил дождь. Мы сидели молча рядом с кружками допитого чая. Тишина была угнетающей, и я решил, что мне пора. Китнисс схватила меня за руку и попросила остаться. Она потянулась ко мне и обняла, я услышал, как она тихонько плачет, уткнувшись мне в плечо. Все ее прежнее одиночество и безысходность вдруг ярко представились мне. Я крепко прижал к себе Китнисс, она заплакала еще сильнее. С тех пор я ночевал у нее, крепко прижимая ее к себе, чувствуя почти позабытое волнение и радость, к которым теперь еще примешивалось острое сострадание.
И однажды, среди наших ночных разговоров я осмелился спросить самое важное:
- Ты меня любишь. Правда или ложь?
- Правда, - сделав легкую паузу твердо и взволнованно сказала она.
А потом я поцеловал ее. Мягко, нежно, бережно, наслаждаясь каждой секундой. И тогда я понял, как мне не хватало Китнисс все эти месяцы, как она важна для меня. Я хотел сказать ей все это, но она не отпускала мои губы и, кажется чувствовала то же самое. Со временем мы стали еще ближе, и тогда ушли в прошлое все мои сомнения и тяжелые мысли. Она была рядом, она вносила смысл в мою жизнь. И такое желанное, почти недостижимое когда-то спокойствие. Я чувствовал, что на смену выживанию приходит полноценная жизнь, со всеми ее радостями, печалями, победами, поражениями. И я не одинок перед этим безбрежным морем возможностей и опасностей. Она со мной. А значит все будет хорошо. Мы начинали жить заново. Вместе. Всегда.