Хотя я часто убеждал офицеров в том, что это законопротивно и что они должны это запретить, я ничего не мог добиться, поскольку сами офицеры предавались игре[233]. Когда между людьми поселилось отвращение, офицеры опять возбуждали их аппетиты, преследуя двойную цель: 1) получить деньги и шкуры экипажа; 2) убедить людей, прибегнув к низкой фамильярности[234], забыть прежнюю всеобщую ненависть и ожесточение.
Тем временем пристрастие к игре дошло до такой степени, что никто уже особенно больше не вспоминал о возвращении. Строительство нового судна продвигалось медленно. На старом судне погибли многие материалы и вещи, оставленные в воде, например компасы и главный судовой журнал[235], по поводу чего на мои многочисленные упреки я получал странные ответы, что мы, вероятно, не смогли бы подготовиться в этом году; лишь несколько честных унтер- офицеров настаивали на том, чтобы совсем бросить карточные игры, что, случившись в июне, внезапно сообщило делу совершенно иную окраску.
В ноябре и декабре мы убивали морских выдр на Бобровом поле и у Козловой речки[236], в трех — четырех верстах от наших жилищ; в январе — у Китовой речки, в шести — восьми верстах[237]; в феврале — у Усов[238] и Большой Лайды[239], в двадцати — тридцати верстах. В марте, апреле и в последующие месяцы морские выдры полностью исчезли к северу от наших жилищ, мы переходили на южную сторону земли и приносили выдр за двенадцать, двадцать, тридцать и даже сорок верст.
Наш промысел, или охота, на этих животных происходил следующим образом: во все времена года, однако более зимой, чем летом, эти животные выходят из моря на сушу спать, отдыхать и играть друг с другом в разные игры. При малой воде они лежат на скалах и осушенном песчаном берегу, при большой воде — на суше, на траве или в снегу, в четверти, половине или даже целой версте от берега, но чаще рядом с ним. Поскольку на этом необитаемом острове они никогда не видели человеческих существ и не испытывали перед ними страха, они чувствовали себя в полной безопасности, занимались венериными играми на суше и приводили туда своих детенышей в полную противоположность Камчатке и Курильским островам, где они выходят на берег очень редко или не выходят вовсе.
В лунные вечера и ночи мы обычно выходили вместе вдвоем, втроем или вчетвером, вооруженные длинными и прочными березовыми жердями. Мы осторожно шли по берегу, сколько возможно, против ветра, внимательно глядя по сторонам. Когда мы видели лежащее или спящее животное, один из нас очень осторожно приближался к нему, даже подползал. Тем временем другие отрезали животному путь к морю. Как только к нему подкрадывались столь близко, что его можно было достигнуть в несколько прыжков, один из нас внезапно вскакивал и забивал его до смерти частыми ударами по голове. Если оно убегало до того, как к нему подкрадывались, остальные преследовали его в глубь земли от моря, на бегу теснее смыкаясь вокруг него, пока животное, как бы проворно оно ни убегало, наконец не выдыхалось, попадало к нам в руки, и тогда мы его убивали. Но если, как случалось часто, нам встречалось целое стадо, каждый из нас выбирал одно животное рядом с собой, и тогда дело шло еще лучше.
Вначале нам не нужно было особого внимания, хитрости и проворства, поскольку животными был полон весь берег и они чувствовали себя в полной безопасности. Но потом они так хорошо распознали наши повадки, что мы замечали, как они выходят на берег пугливо, с величайшей осторожностью; сначала они оглядывались по сторонам и во все стороны поворачивали носы, чтобы по запаху почувствовать, что скрыто от их глаз. Даже после того, как они долго озирались и решали отдохнуть, иногда они снова вскакивали, словно от страха, снова осматривались или уходили обратно в море. Где бы ни лежало стадо, оно повсюду выставляло дозорных.
Злобные песцы, которые намеренно пробуждали их от сна и заставляли настораживаться, также служили нам помехой. Из-за них нам все время приходилось искать новые места, чтобы выслеживать выдр, уходить на охоту все дальше, предпочитать темные ночи светлым, а неблагоприятную погоду — спокойной.
233
Ваксель в своих воспоминаниях так оправдывает это отступление от статьи Морского устава и общегражданского указа от 23 января 1733 г.: „... когда некоторые больные уже начали вставать и ходить самостоятельно, а иные еще только стали садиться, то они развлекались игрой в карты. Это обстоятельство и было поставлено мне в вину, как поступок, нарушающий приказ Ее Императорского Величества. Мне, как командиру, надлежало, по их мнению, запретить игру в карты. Я возразил на это, сказав, что когда издавался указ о запрещении карточной игры, то не имели при этом в виду наш пустынный остров, потому что он в то время еще не был открыт. Я с уверенностью утверждал, что если бы в то время можно было предвидеть наше нынешнее бедственное состояние, то, по всей вероятности, был бы установлен особый артикул, разрешающий всякие пристойные способы препровождения времени, и что этот артикул был бы введен в действие законным порядком. Я весьма далек от мысли запрещать команде игру в карты; наоборот, весьма доволен тем, что люди нашли какой-то способ развлечься, провести время и преодолеть тоску и уныние, в котором большинство из них находилось” (Вакс., с. 83). Заметим, что обвинения офицеров „Св. Петра” в попустительстве азартным играм, выдвинутые Стеллером в „Дневнике”, явно предназначенном для достаточно широкого круга читателей, были весьма серьезными и, по сути, являлись доносом. Именно это и заставило Вакселя пуститься в пространные объяснения. О неумеренной карточной игре как своеобразной камчатской „традиции” пишет Крашенинников (Кр., II, с. 245). При археологических раскопках Командорского лагеря в 1979 — 1981 гг. в некоторых жилищах были найдены такие бесполезные в быту зимовщиков предметы, как стеклянные бусы и бисер, предназначавшиеся для подарков жителям открываемых земель, а также серебряные копейки Петра I чеканки до 1718 г. Не лишено вероятности предположение, что монеты, как и бусы (последние — в качестве фишек), использовались именно при карточной игре, тем более что наибольшее количество бус приходится на жилище № 5, т. е. „казарму”, в которой в основном размещались больные. Наибольшее количество монет приходится на жилище № 3, занимаемое „артелью” боцманмата А. Иванова. Характерно, что в жилище № 1 (Стеллера) бус и бисера не найдено (КЛЭБ, с. 70, 81, табл. V).
234
То, что Стеллер называет „низкой фамильярностью”, Ваксель передает следующими словами: „И по истине сказать, жалостно было смотреть на всех, каковы были... узнали ль бы, кто из них командир или протчия афицеры: или матроз или плотник или кто господин или слуга; по истине сказать, никак не распознали б, но всех бы за равно почли, и афицера за плотника, и господина за слугу, понеже уже не было разни ни между кем и ни в чем, ни у слуги з господином, ни у подчиненного с камандиром, ни в подчтении, ни в работе, ни в пище, ни в одежде, понеже всякому и во всем до себя пришло, и афицеры и господа, лишь бы на ногах шатались, также по дрова и на промысл для пищи туда ж бродили и лямкою на себе таскали ж, и с салдатами и с слугами в одних артелях были” (ЭБ, с. 299).
235
Стеллер имеет в виду судовой журнал, который велся Берингом. Он действительно не сохранился. До наших дней дошли тексты отчетного журнала, составленного по окончании плавания С. Вакселем и С. Хитрово, а также журналов, которые велись во время плавания С. Хитрово и X. Юшиным. Подробнее см.: РЭ, I, с. 298.
236
Вероятно, р. Уюм, впадающая в бухту Половина в 4 км к северо-западу от Командорского лагеря.
237
То есть в 6,4 — 8,5 км от лагеря. Ваксель оценивает это расстояние в ¾ немецкой мили, т. е. 5,6 км (Вакс., с. 84); может быть, это безымянная речка, впадающая в бухту Усовую приблизительно в 8 км к северо-западу, или же речка Перегребная к юго-востоку от лагеря.