А я? Я продолжал приходить к сгоревшему дому, который уже давно раздал весь свой пепел, пропитанный жестокостью и кровью. Зачем? Для чего я приходил туда? Впитывать остатки черного снега, который уже давно исчез под напором порывов ветра? Нет! Я не мог забыть тех глаз, что смотрели на меня через грязное окошко. Через дорогу от дома Чарльза находилась небольшая аллея, усеянная тяжелыми лавочками, которые уже давно вросли в землю. Я долго сидел там, наблюдал, видел, как Сара играла с куклами, устраивая чаепития, разговаривала с ними, наряжала в платья, усыпанные блестками и сверкающими камушками. Интересно, она испытывает ту боль, которую приносил ей Чарльз? Я не знаю ответа на этот вопрос. Мой разум мог лишь догадываться. Как много можно влить в сосуд? Изменить взгляды ребенка на жизнь, дружбу, смерть. Дети – тот самый холст, где вы стираете ненужные детали, создаете что-то новое, налаживая слой за слоем! Но каждая деталь, рисунок, мазок великолепной кисти остается где-то внутри, под тонкой гримасой разноцветных взглядов. И эти линии всегда пытаются вырваться, как человек, который стараться пробить тяжелый лед на реке, оказавшись глубоко под ним, в холодной воде, задыхаясь от нехватки воздуха. Морозные волны пробивают горло, заполняя легкие. Удар по льду, но он слишком тверд, чтобы сломаться под натиском вялых рук мечты. А ведь ей нужен воздух, чтобы вдохнуть кислород, взлететь к небу, охватывая сознание, но нет! Темнота в глазах, и расслабленное тело падает вниз, в голубую бездну без тепла и любви! И лишь весной, когда растает лед, оно всплывает мерзким трупом на поверхность этих волн, как воспоминания. Наверное, именно так умирают мечты. И сколько трупов поднимаем мы со дна? Жалеем, но быстро так закапываем в землю, лишь изредка принося цветы на могилы, где кистью выведем очередную надпись: «А я мечтал».
В тот день, я набрался смелости и сил, чтобы подойти к Саре. С неба падал дождь, а девочка, все в том же грязном платье, сидела на крыльце дома, под большим навесом, спрятавшись от дождя, играла в кукол, изуродованных и мерзких. Чем ближе я подходил к ней, тем чаще улавливать ее прекрасный взгляд на своем теле, она, словно через прицел винтовки, смотрела прямо в мое сердце. Наверное, Сара видела всю боль, что глубоко въелась внутри меня, наблюдала чудовищные вещи, которые я вытворял не так давно. Они и до сих пор жили там! Боль и чистота совсем скоро затанцуют в прекрасном вальсе, где выхода и вовсе нет. Лишь постоянное кружение мимо шкатулки, наигрывающей великолепные мотивы. И кто ведет? Наверное, та боль. Но разве можно мне с уверенностью утверждать, что я не проиграю этот бой? Хотелось бы, но нет. И в этом есть свой смысл. Красота…».
- Тебе нравилось проводить время с Уильямом? – спросил Джефри, оборвав лаконичное чтение мужчины
- Очень – слегка растерянно, но довольно ясно, ответил Морган, который был выдернут из мира дневника, что так глубоко втягивал в себя его душу – Я радовался каждому дню, проведенному с ним
- Чем вы занимались, Морган?
- Словно батискаф, погружались в море рассказов и героев. Это было отличное время, Джефри – Морган вновь улыбнулся
- Теплые воспоминания?
Морган положительно кивнул головой.
- Ведь, правда – начал Джефри – Красивые вещи, теплые чувства лишь усиливают эффект драмы. Какие слезы, без прекрасных эмоций? Лишь мерзкая влага, которая не заслуживает опаивать землю, дарить ей боль и осколки великолепного горя. Ты и сам знаешь это, Морган. Словно тучи на небе. Они монотонны и изящны, но яркий свет безумного солнца пронзает их насквозь, заставляя терять связь между собой, превращая в сотни маленьких островков, как память минорных минут. И среди них, так медленно, великолепно, рисуется радуга, словно путь, среди воспоминаний, что вы так слепо ищите дрожащими руками. Это так прекрасно. Понимаешь, Морган?
- Помню – игнорируя вопрос Джефри, мужчина закинул руки за голову, предаваясь воспоминаниям из далекого прошлого – Мы вырядились рыцарями и отправились на поиски приключений – Морган засмеялся – Тонкие палки, вместо мечей и сабель, а картонные коробки вполне заменили нам яркие блики доспех. Это было первое наше приключение. Мы смеялись, ушли далеко от города, туда, где, казалось, небо касалось земли. Звезды усыпали небо, а наши разумы парили где-то под ними, вспоминая строки из любимых книг. Мы лежали на траве, наблюдая, как под ярким полотном проносятся самолеты, словно огнедышащие драконы, которые летят покорять неизведанные земли, куда-то далеко за песчаные волны пляжей. Мы делились впечатлениями, смехом, радостью – Морган тяжело вздохнул
- У тебя был великолепный друг. Ты с таким теплом в глазах вспоминаешь это. А как родители отнеслись к вашему приключению, Морган?
- Ужасно – мужчина засмеялся – Помню, мама была на работе, а отец накричал на нас. Затем рассказал маме, а та, в свою очередь, запретила приводить Уильяма в дом и общаться с ним. Это было ударом для меня
- Понимаю, Морган. Иногда, родители так стремятся обезопасить своего ребенка, что причиняют ему ужасную боль и мучения. Но разве можно винить их за это? Детская психика, как тонкая грань паутины, что годы сплетают в душе. И вы, правда, думаете, что она сильна, прочна, ее невозможно разрушить? Бросьте, люди. Абсурд! И дело даже не в разрушении ее, а в том, что этот страх не даст вам покоя. Люди слишком бояться сделать ошибку, сотворить что-то не так, уйти хоть на миллиметр от устоев общественных норм и морали. И этот страх загоняет их в угол, заставляя ошибаться во всем! Это и есть та самая игра жизни! Плевать вам в лицо! И твои родители, Морган, не были виноваты в своих криках, наказаниях. Ты понимаешь это? Животный страх за свое чадо убивал их. А ты ведь до сих пор не простил им того случая – Джефри закурил сигарету
- Откуда ты знаешь?
- Продолжи чтение, Морган – парень указал пальцем на дневник – Ведь, это и есть главная цель твоего визита сюда. Нельзя просто уйти от нее – Джефри выдохнул огромный ком дыма, который поднимался все выше, пока не рассеялся под холодным потолком палаты, въедаясь в глаза черных камер – Ведь так, Морган?
Мужчина не ответил. Он вновь нашел обрывки строк, на которых завершил чтение, надвинул на глаза очки и продолжил выплевывать буквы, гонимые монотонным голосом, в окружающую атмосферу палаты:
«… Мы долго разговаривали с Сарой. Она делилась своими играми, показывали различных кукол с множеством имен, рассказывала истории их жизней. Удивительно. У каждой куклы, будь то девочка или поломанный зверек, была своя история. Нет, не просто: «Они поженились и жили счастливо». В любой из десятка кукол был свой мир. Это поражало, приводило меня в восторг. Сколько миров внутри ее головы? Она, словно копилка для мелочи. Каждая монетка с громким звоном падала на дно, дополняя огромную сумму. И как в этом хаосе можно выбрать лучшую монету? И зачем ее искать? Быть может, лучше собрать всю мелочь и создать великолепную мечту, мир, что, словно крупная купюра, не разменивается на сотни маленьких миров? Это великолепие захватывало мой разум, терроризируя его тысячами картин. А сколько миров было во мне? Сколько их в вас? Наверное, это единственный аспект человеческой души, который закрыт от всего, и даже я не могу проникнуть внутрь.
Я взял в руки одну из кукол, помогая Саре создавать новую историю для ее фильмов, рассказов, картин. На ладонях девочки виднелись огромные порезы, оставленные Чарльзом. Эти линии, как колючая проволока, закрывали в ней всю боль, не позволяя выйти в этот мир. Под грязным платьем, на котором находилось несколько разорванных дыр, красовались синяки и шрамы. Казалось, все ее тело усеяно метками, этими маленькими замочками души, что не давали ей чувствовать радость в порывах ветра. Сара вся дрожала от холода, но продолжала улыбаться, глядя на меня своими большими, глубокими глазками. Я чувствовал тепло, которое разливалось в моей душе, наполняя ее реками грусти. Кровь в венах медленно циркулировала, и жизнь убегала куда-то к небу, разрисовывая серое полотно багровыми красками.