В четверг пятого[370] числа [месяца раджаба][371] отправились в сторону крепости Н. г. р. и подошли к ней утром в пятницу шестого[372] числа [того же месяца]. В тот же день [его величество] отправил в области Азербайджана нукера принца мира Амираншах [sic!]-бахадура, чтобы он доставил радостную весть о победе и торжестве [счастливого монарха]. Махмуда Барат-хваджа и Хинду-шах-хазина послал в Кабул, чтобы кабульское войско прибыло в августейший лагерь; [имелись в виду] два блага: одно — поохотиться, а другое — было дело огромное и самое важное — отстранить от мусульман зло, [причинявшееся] остатками [разбитых] афганцев. По этой причине [его величество] соизволил остановиться в пределах крепости Н. г. р. Несмотря на то что страстное желание видеть [своих] детей достигло [у него] высочайшей степени и [наиболее] полного выражения, [тем не менее] божеское дело и [исполнение] господнего веления он предпочел влечению сердца и себялюбивому желанию. В субботу седьмого[373] числа, воскресенье и понедельник до молитвы намаз-и дигар[374] /193/ [его величество] занимался приведением в благоустроенный вид крепости Н. г. р., [причем] последовало [такое его] распоряжение, чтобы все эмиры и знатные лица (пока-то это распоряжение дойдет до других) собственными руками постарались и приложили все усилия к ремонту крепости, ибо это направлено ко благу мусульман. В понедельник, в промежутке между полуднем и закатом солнца, остановились у гунбаза Шайха Мубарак-шаха. Во вторник десятого[375] числа [месяца раджаба][376] оттуда выступили [в дальнейший путь], направляясь дорогою на К. р. баш[377]. В этом горном проходе шейх Ахмад Хваджа Авган удостоился счастья свидеться с его хаканским величеством. Так как [понятие] шайхи [старчество] слагается из расстилания скатерти-стола, из уборки ее и еще из проявления красноречия, из благостной обители мистического руководительства духовною стороною человека и из подготовки крепости сердца и души, и — благодарение всевышнему Аллаху! — его величество в познании божественных деяний и господних заповедей до ел [уже] до того, что шейхам мира надлежит, [сидя] по краям августейшего ковра, склонить ухо разума и свой слух сделать серьгами из жемчуга царственных слов, то в такое соответственное время и в таком удобном месте все победоносные войска, прошедшие столь далекие пространства, ожидали, что шейх принесет какое-либо угощение. Проще говоря, приобретение душевного спокойствия зависит от бытия великих шейхов, а приготовление обеденного стола связано с щедростью высокодостойных благородных людей.
Шейх же, кроме блага, [источаемого] своей личностью, никого стола не накрыл и, кроме своего светоносного присутствия /194/, ничего существенного воинам не подарил. Он был похож на облако, от которого надеются получить дождь, а из него [в действительности] никакой влаги не идет; он был подобен обманчивой молнии, от результатов которой не пролилось ни одной капли в жаждущий рот[378]. Смысл этих слов тот, что соблюдение [общепринятых] обычаев в каждом положении есть вид благородства, а сохранение общих положений [приличия] в любом месте является доблестью. Качество надменности нужно удалять от себя, как воду, свое внешнее и внутреннее содержать в чистоте и оставить скаредность; подобно зеленой и плодоносной ветви, нужно сделать свои природные качества такими, чтобы их внешняя форма и внутреннее значение одинаково были приятны, чтобы имя и называемый [им объект] оба были на достойном [их] месте. Все общее и частное, связанное с внешнею стороною человека, всегда будут повторять; славное и низкое, осуществляемое людьми, [всегда] будут записывать, как [записывают все] красивое.
378
Со слов “Утром в воскресенье... ” и т. д. и до сего места (стр. 189 — 194) приведено параллельно извлечение из рукописи Британского музея.