Рассказывали, что однажды по окончании банкета в честь юбилея большого чиновника Лукин выпил лишнего. В гардеробе схватил чужой портфель вместо своего. И с ним отправился к тогдашней подруге Полине. Только к обеду следующего дня, подкрепившись супом и махнув домашней настойки, он полез в портфель за очками. А когда понял, что случилось, долго сидел за столом, потеряв способность говорить и двигаться. Губы сделались серыми, как олово, глаза остекленели.
«Все, мне хрендец». – Это были первые слова, которые смог выдохнуть Лукин.
До вечера он обзванивал людей, присутствовавших на том банкете, и в сотый раз перебирал содержимое чужого портфеля. Там лежала шерстяная жилетка, пустой термос, несколько английских газет, в том числе номер «Таймс» недельной давности, и пара толстых научно-популярных журналов, тоже английских. На следующий день выпало воскресенье. Лукин ездил на такси по знакомым, выпытывая, кто из гостей пришел на банкет с портфелем и кто владеет английским языком настолько хорошо, чтобы читать «Таймс». Подходящих кандидатов не нашлось. Лукин был напуган чуть не до обморока, даже водка не помогала.
Кому-то он сказал: «Такова жизнь: у меня на одного друга – тысяча недругов. После того как дневник попадет в руки врагов, меня сотрут в пыль. Конечно, сейчас за частные записи в тюрьме не сгноят, не те времена. Но с работы выпрут в два счета. И больше до конца дней не дадут поставить ничего. В театр буду ходить как зритель. Однако этими записями я испорчу жизнь многим людям. Очень многим. Вот это главное».
В понедельник в театр пришел незнакомый пожилой мужчина в старомодном пальто и очках в железной оправе, спросил Лукина, передал в его дрожащие руки потерянный портфель и рассказал, как в сутолоке у дверей ресторана перепутал портфели, внешне похожие. В связях со спецслужбами старика было трудно заподозрить. Он уже давно куковал на пенсии, подрабатывая переводчиком в издательстве технической литературы.
«В соседнем зале ресторана справляла свадьбу моя внучка, – сказал старик. – А гардероб один для всех гостей. Я поставил портфель на подоконник и… Когда я понял, что за штуку принес домой, перепугался до смерти. Вы ведь такой известный человек. Не сомневайтесь: никто из моих домашних в ваш портфель не заглядывал». «Я верю, верю», – пробормотал Лукин, стараясь унять дрожь в руках. А старик еще долго извинялся и наконец ушел, получив назад свое имущество.
На радостях Лукин в компании случайных собутыльников завалился в ресторан и там просидел весь вечер с портфелем на коленях. В театральной среде иногда проносился слушок, будто режиссер записывает в некую тетрадку разные скабрезности и еще кое-что. Говорили, будто он собрал компромат на очень большого человека. Настолько большого, что его имя можно произносить шепотом, и только в кругу близких проверенных людей. Если эта тетрадка когда-нибудь случайно попадет на Лубянку, то большие неприятности ждут не только автора, но и всех людей, которых он помянул в своих заметках.
«Интересно почитать эту штуку, – сказал приятелю Лукина один банкир, он же щедрый меценат. – Я бы проглотил все написанное за ночь. Двадцать тысяч долларов за одну ночь с его тетрадкой. Передайте мое предложение Лукину». – «Что вы, он и в руках не даст подержать за двадцать тысяч, – был ответ. – Да и дневник этот, говорят, штука мистическая. С тем, кто заглянет в тетрадь, непременно случится беда. Близкий родственник умрет, произойдет авария со смертельным исходом, или тяжелая болезнь настигнет». – «Ерунда, – ответил банкир. – Эти слухи сам Лукин и распускает. Ну, чтобы его тетрадку не сперли на репетиции».
Дорис провела кончиками пальцев по переплету. На уголках ежедневник протерся, когда-то рельефный рисунок кожи сделался почти гладким и блестящим, как пергамент. Дорис – первый посторонний человек, прочитавший дневник почти до середины.
– Ясно, что ни денег, ни золота на даче я не хранил, – продолжал Грач, будто разговаривал сам с собой. – Дураки давно вывелись, чтобы деньги на даче держать. Тогда что там искать? Ладно… Одевайтесь и спускайтесь вниз. Я заеду за вами через полчаса.
– Зачем мне туда ехать? – Дорис почувствовала, как в душе зашевелился страх.
– Я думаю, это ваш долг. Моральный долг. Долг перед моим покойным отцом. И у полиции наверняка будут к вам вопросы.
– Хорошо. – Дорис снова прикоснулась к дневнику. – Через полчаса я буду готова.
К даче подъехали, когда предрассветные сумерки еще гоняли по небу низкие облака, а солнце едва обозначило линию горизонта за рекой. Кисея мелкого дождя висела над полем и лесом.