Примерно так выглядел текст синопсиса. Когда Твердиевич прочитал его, спросил, видел ли кто-нибудь кроме нас. Мы сказали, что никто. Твердиевич сложил синопсис вчетверо и убрал в карман. Он ушел. Мы делились ксерокопиями с теми, кто еще не успел распечатать. Мы подумали и сказали друг другу, что Преемник, которого поддерживает большинство населения республики, все равно победит. Так чего тратить государственные деньги на всяких идиотов?
Итак, я снял сюжет.
С утра мы брали интервью у кандидатов — соперников Преемника. Кандидаты возмущенно с кавказским темпераментом заявили, что Преемник использует государственный ресурс. Поэтому шансы далеко не равные. И далее «участвовать в этом цирке» они не хотят! Прибежал редактор, — а мы писали интервью на местном телевидении, — и пригласил кандидатов проследовать в студию на теледебаты. Они проследовали.
Преемник выступал в конференц-зале Грозэнерго. Было жарко. Было много народу. Пот струями лился со лба и висков Преемника. Преемник стоял за трибуной и докладывал электорату свою программу; читал он с листка на русском, но часто сбивался. В конце своей речи он заявил, что не собирался участвовать в выборах, но воля народа для него закон. До войны Преемник был ментом. Он был настоящим советским ментом. Говорили, что он был неподкупен. Когда в девяносто пятом чеченцы разделились на два лагеря — кто за власть, кто за дудаевскую священную войну, — Преемник бился против дудаевцев насмерть в районе железнодорожного вокзала. Боевики прозвали его «Несгибаемый».
Как всякий честный человек, Преемник сомневался.
Я собрал сюжет: наглядная агитация на заборе Грозэнерго и пиар-акция для молодежи в техникуме; теледебаты на телевидении: «Мы не хотим участвовать в этом цирке»; доклад Преемника: «Я не хотел, меня заставили…» И т. д.
Мы перегнали сюжет в Москву.
Сюжет в эфир не пошел.
Попросили перегнать «синхрон» — часть доклада Преемника, где говорилось о программе развития региона. Мы перегнали. После выпуска позвонила редактор Ленок: «Григорий, — сказала она серьезно, — ты знаешь, какой год на дворе?» Ленок хихикнула и предложила мне окунуться головой в ведро с холодной водой.
— У вас есть ледяная? — спросила Ленок.
— У нас очень жарко, — сказал я.
Мои коллеги журналисты были, в общем-то, людьми не плохими, поэтому мы проводили свободное время по вечерам в приятных беседах. Мы отдыхали после жарких раскаленных будней. Мы всегда по всем вопросам находили общий язык — и Госканалы, и Независимые. Делились картинкой. В августе 2004-го мы были почти одним целым.
Андрей Андреевич Твердиевич заметно располнел. Но не стал толстяком, а только выглядел внушительнее: он стал терпимее к нам — корреспондентам центральных СМИ; носил светлую рубаху с короткими рукавами и вольного покроя льняные брюки, не носил галстуков. Мы помирились — пожали друг другу руки. «Прости, Андрей», — сказал я. «Прошлое», — сказал Андрей Андреевич.
Прошлое стало для меня ровным и понятным: как будто кто-то ответственный заасфальтировал кривую — в ямах и колдобинах — дорогу. Иногда я отправлялся в путь. Дорога вилась: то переваливала через хребты, то спускалась в долину бурых трав, то петляла по горным серпантинам мимо буковых рощ и укромных полянок с ранней февральской черемшой. По Первомайскому бульвару проходили саперы: мудрый Костя Романченко, взводный Каргулов. Буча — тот неулыбчивый солдат с мутной зеленью в глазах, калмык Савва. Старик Вакула отчитывал за что-то майора Полежаева. Комендант Колмогоров шептал на ухо красавице Светлане Палне…
Я много думал о судьбе.
Судьба свела всех нас, непохожих и противоречивых в своей сущности людей. Судьба расставила кому запятые, кому точки — стальные кресты, сваренные из полуторадюймовых труб. Кресты постепенно стали убирать с улиц Грозного; ремонтные бригады вывозили мусор — сносились руины, и кое-где даже возводились жилые дома.
Судьба свела нас и развела.
И мы разошлись как в море корабли, каждый с мыслями о своем и об одном и том же: «Зачем? Ради чего? Неужели только война могла сблизить, сроднить нас? Отчего люди не сближаются так крепко в радости, а только горе и несчастия делают нас братьями и сестрами?» Братья и сестры… Иногда я печалюсь. Иногда слушаю «Отель Калифорнию» группы Иглс, старую заезженную кассету моего оператора Олега Пестикова. Календарь с горничной в бикини давно сорвали со стены и даже переклеили обои в нашем вагончике. Но осталась Костина фотография. Когда кто-нибудь, кто заходил к нам первый раз, спрашивал про Костю, я рассказывал только самую суть: был такой парень, погиб. Я старался говорить не много, чтобы не утомлять гостей.