По причине ли проклятия или по какой другой, но каланча была постоянно побиваема молниями. Только за время пребывания нашего эскадрона в городе они три раза поразили ее. Никто не мог взять в толк, почему так происходит. Впрочем, все сходились во мнении, что конотопские пожарные благодаря этому обстоятельству изрядно выучились своему ремеслу.
Между тем предводитель дворянства, отец двух пышнощеких, но во всем остальном весьма неказистых дочек, заметил, что молния поражала каланчу только в том случае, если дозор на ней в это время нес пожарный, чье имя начиналось с согласной буквы: Семен, Тимоха, Никанор. И щадила, если имя дозорного начиналось с гласной: Иван, Агафон, Евгений. Предводитель сделал вывод, что не проклятие девственницы, а именно согласный звук, стоящий в начале имени дозорного, и притягивает молнии.
– Он как бы разрешает: ударь в меня – я покорный, на все согласный, – объяснял предводитель свою теорию обществу. – Но как молнии бить в звук гласный?! Ударить в него – все равно что на столбового дворянина или купца первой гильдии посягнуть! Ведь не случайно у Гомера имена лучших героев начинаются с гласной: Одиссей, Ахиллес, Агамемнон, Елена. А пораженцев – с согласной: Парис, Менелай, Патрокл.
Начальник пожарной команды внял словам предводителя и стал перед грозой выставлять на проклятое строение дозорных, чьи имена начинались с гласной. И действительно, молнии стали как будто обходить каланчу стороной. Так продолжалось от Пасхи до Троицы, но потом опять стали разить ее, невзирая на то что дозор теперь несли только Иваны да Яковы.
– Да и как молния распознает, с какой буквы кто у нас на земле начинается? – разводил руками начальник пожарной команды. – Выставлю я, положим, Александра, но мы-то его промеж собой Шурочкой кличем. Да и кто он, как не Шурочка, хотя и императорское имя носит?!
Другой же достопримечательностью Конотопа была кузнечиха Ганна, жившая в Ремесленной слободке. Имя ее было тогда на слуху у всей округи и даже далеко за конотопскими пределами, поскольку женщиной она была исключительной – никто еще не смог овладеть ею. Говорили, что еще в юности будущая кузнечиха, обитавшая в те поры на приграничных землях нашей империи, была так потрясена нашествием наполеоновских орд, что ее причинное место от испуга научилось сжиматься, как клещи, чтоб не стать добычей иноземного уда. Ни один разбойник так и не смог тогда овладеть Ганной. Они хотели было поначалу изрубить девушку в назидание другим, но потом раздумали, оставили местным хлопцам – чтоб и те помучались.
Как рассказывали, Ганна была весьма миловидной, многие молодчики за ней ухаживали, сватов засылали, но она всем отказывала: причинным своим местом она уж не могла управлять – оно сжималось, как железные клещи, едва поблизости оказывалась особь мужского пола, – а Ганна не хотела понапрасну мучить и калечить земляков. Однако ж, в конце концов, замуж все-таки идти ей пришлось.
Говорили, что первый муж Ганны, так и не смогший овладеть ею в брачную ночь, запил от стыда и утонул в канаве. Вскоре к молодой вдове посватался кузнец. Девушка согласилась, полагая, вероятно, что уж кузнец-то не оплошает, однако суровое ее орудие с корнем выворотило детородный орган и у нового ее мужа. Кузнец тоже с горя запил, совершенно оставил ремесло, потом и вовсе куда-то пропал, и Ганна принуждена была заняться кузнецким промыслом вместо него. Так и стала кузнечихой.
О могучем агрегате Ганны ходили легенды. Говорили, что она использовала его, когда нужно было выпрямить какой-нибудь погнувшийся гвоздь, а инструментов под рукой не было. Дошло до того, что она стала демонстрировать на ярмарках мощь своего причинного места: засовывала под платье какой-нибудь изрядно погнутый штырь и уже через мгновенье предъявляла его изумленной публике совершенно прямым.
Благодаря таким фокусам кузнечихи ярмарки под Конотопом скоро стали весьма популярны. Многие приезжали на них, лишь бы только увидеть легендарную бабу.
Как-то за игрой в вист мы с офицерами решили выяснить, возможно ли гусарскому уду противостоять дьявольской мощи причинного места кузнечихи? Отыщутся ли среди нас храбрецы, которые не побоятся вступить в любовную баталию с ней? Сначала мы шутили, говоря об этом, но потом разговор пошел серьезный.
Из всех офицеров, сидевших тогда за столом, только трое изъявили готовность принять участие в столь рискованном состязании: старый вояка ротмистр Щеколдин, поручик Тонкоруков и я. Остальные воздержались: ведь одно дело идти в бой, где, рискнув головой, можно равно снискать как посмертную славу, так и пожизненные почести, но совсем другое – рисковать, чтобы без всякой славы, навечно стать жалчайшим рабом на унылой галере жизни.