— Хочешь, чтобы они снова сломали что-нибудь?
— Нет.
— Тогда пошли другой дорогой.
Герман подобрал камушек и швырнул его в обледеневшую пасть фонтана, наивно украшенного фонариками к Новому Году. Он ничего не ответил. Лера знала: он не будет тратить время, давая второй ответ на тот же самый вопрос. Герман ценил свое время. И поэтому только один камушек за один раз.
Запустить бы в него этим камнем… Как можно быть настолько умным и одновременно настолько тупым? Он занимает первые места на олимпиадах, но не может сообразить, что лучше отказаться от навязчивой привычки, чем столкнуться лицом к лицу с одноклассниками.
— Какая разница, будут они сегодня на площадке или нет. Мне все равно.
Еще какая разница, Гера. Огромная разница.
Только непроходимый осел может считать иначе.
Детская площадка — пестрое пятно в мире, засыпанном снегом. Коралловый риф, который привлекает всех, от безобидных рыбок до хищных тварей. Желтая куртка Войцеховской вспыхнула издали сигналом опасности.
Беги.
Войцеховская стояла около скамейки — невысокая, с длинными пышными светлыми волосами. Девочка-одуванчик. У одуванчика голубые глаза, аккуратный носик, белые ровные зубки, которые она с удовольствием показывает в улыбке. Вампирские клыки или горб бабы Яги подошли бы ей гораздо больше.
Войцеховская что-то снимала. Как обычно. Королева инстаграма в своем воображении, которая не интересна никому, кроме нескольких прихвостней. Они толпились вокруг нее. Преданная свита. Красавчик Задорин, хомяк Грибанов, кривозубая Донникова, рыжая Тимченко.
И, как ни странно, Литвинова.
На голову выше Войцеховской, карие глаза как у куклы, каштановые кудри до пояса. И, конечно, айфон последней модели, норковая шубка и грубые ботинки. Целой маминой зарплаты не хватит, чтобы купить такие. Литвинова сидела на скамейке за спиной Войцеховской и листала какую-то тетрадь. Да уж, нашла место, чтобы позаниматься.
Что здесь забыла госпожа принцесса? Она никогда не тусовалась с Войцеховской. У Литвиновой своя компания: Богосян, Рыжкова, Горелов, Антон…
Интересно, он в курсе, где его подружка? Что бы он сказал? Как все нормальные люди он терпеть не может Войцеховскую.
Но сейчас нельзя было думать об Антоне. Хотя очень хотелось.
Сейчас надо было сматываться.
Лера потянула Германа за рукав куртки.
— Гер, пойдем отсюда. Смотри. Они там.
Он нетерпеливо дернул рукой.
— Если мы пойдем другой дорогой, мы опоздаем в школу.
— Плевать сто раз.
— Я не буду опаздывать.
— Черт, Герман, зачем ты так…
Он даже не обернулся.
— Я всегда могу пойти отсюда без тебя, — пробормотала Лера вполголоса.
Но зачем-то пошла следом по дорожке, выложенной плиткой, как Элли за своим Страшилой.
Качели раскачивались все выше и выше. Туда-сюда, вперед-назад. На первых — мальчик, на вторых — девочка. Кажется. Попробуй, разбери в этих разноцветных комбинезончиках. Не качели — полоса препятствий. Упасть в ноги, кувыркнуться, пропозти, не поднимая головы, чтоб не прилетело в затылок. Может, если выполнить этот нехитрый ритуал, ты станешь невидимкой. Тебя не увидит никто — ни учителя, ни брат, ни одноклассники. Особенно одноклассники…
Их увидели, как только они прошли мимо раскачивающихся малышей.
— О, Смирновы чапают, смотри, Надька! — загоготал Грибанов. Он был похож на кибертролля. Лицо словно вытесано из камня, и интеллект соответствующий, но весь обвешан гаджетами.
— По Смирнову можно сверять часы.
Это уже Задорин. Он, в отличие от Грибанова, выглядел как принц. Но только снаружи. Внутри был такой же тролль, только гораздо более мерзкий.
— Эй, Смирнов, ты куда? По моим часам ты должен появиться только через пять минут.
Войцеховская преградила Герману путь и наставила на него телефон. Она едва доставала ему до плеча. Осмелилась бы она остановить его, если бы была одна? Но Войцеховская никогда не была одна. За ней всегда бегали шавки. Всегда готовые выполнить любую команду, готовые унижать и издеваться над теми, кто хоть чем-то от них отличается.
— Твои часы опаздывают, — сказал Герман.
Тот, кто его не знал, мог подумать, что он говорит совершенно спокойно. Но Лера слышала, что он бесится. Герман не любил, когда его задерживали. Не любил опаздывать. Не любил, когда его снимали. Не любил — надо отдать ему должное — Войцеховскую.
— Теперь понятно, почему ты все время опаздываешь, — монотонно продолжал Герман. — Из-за своих часов.
Все вокруг заржали. Почему он никогда не может помолчать? Какое ему дело до часов Войцеховской? Как он не видит, что это только предлог?