Все равно было и Каблуковой на первой парте второго ряда. Она сидела ровно, повернув голову к доске, но Лера отчетливо видела по дрожащим ванильным ниточкам что Каблукова практически спит. Ее соседка Радужная, вопреки своей красивой фамилии, исходила сочными горчичными нитями зависти. Владик Тарусов за ней отчаянно скучал. Об этом четко говорили серо-голубые нити вокруг его головы. Таня Горбачева рядом с ним билась в нервной лихорадке. Слепящие оранжевые вспышки радости чередовались с пурпурной паникой. Радуется, что урок сорвался, боится, что все-таки начнется, ее спросят и она получит очередную пару, легко поняла Лера. У Горбачевой были бешеные родители, требовали от нее обязательных пятерок и по слухам за двойку лупили ремнем.
Насчет ремня Лера сомневалась, однако нити паники от Горбачевой были настолько мощными, что расходились по всему классу. Они пересекались с едким салатовым злорадством Донниковой (счастлива, что Лариса издевается над Лерой), с жемчужной дымкой грусти, которая текла от Грибанова.
Кажется, у него кто-то умер, вспомнила Лера разговоры на перемене. То ли кот, то ли хомяк. Трудно было поверить, что Грибанов способен грустить. Его грубое лицо, словно высеченное из камня неумелой рукой, прекрасно скрывало любые эмоции. Но теперь Лера видела, что к чему. Теперь ее было не обмануть.
Цветные нити переплетались, переливались, постоянно менялись. Пространство, обычное, знакомое до последнего стула и трещины на потолке, ожило. Оно пульсировало от напряжения, порождая и впитывая все новые нити.
Вспышки фиолетового — нетерпеливое раздражение Войцеховской, постукивавшей по столу…
Тоненькая дрожащая нитка розового — нежность Крюковой, которая что-то пишет в телефоне…
Золотистая насмешка Задорина — уж не Крюковой ли он отвечает, презрительно скривив красивое лицо…
Бронзовый поток любопытства — это Горелов что-то увидел в окне…
Пылающий красный факел рядом с ним. Конечно, любовь Антона. Ведь его Ксю сидит прямо перед ним. Вот она какая… яркая. Как будто они только встретились. Как будто их любви не два года, а два часа. Интересно, каково это, когда тебя так любят…
Тут Леру словно ударили под дых. Широкие нити тянулись от Антона не прямо к Литвиновой, а наискосок, к ее соседке Аринэ Богосян. Красные ниточки Аринэ обвивались вокруг нитей Антона, образуя чудесный, завораживающий узор…
А на полпути между ними струились грозовые изумрудно-черные тучи ревнивой ненависти. Ксю Литвинова знала, что в сердце Антона ей больше нет места.
— Смирнова! СМИРНОВА! Ты меня слышишь?
Где-то между фиолетовым и розовым в переливчатом пространстве всплыло одутловатое лицо Ларисы.
— Ты о чем мечтаешь? Или, может, о ком? Поделись с нами.
Мысли Леры разбегались. Кончики цветных нитей мелькали то там, то здесь, ускользая в неведомое, а в голове Леры что-то звенело, взрывалось, булькало, пело, громыхало, и будь перед ней хоть сто Ларис, она не смогла бы произнести ни слова.
— Мы и так знаем, о ком она мечтает, — раздался издевательский мурлыкающий голос Войцеховской. — О Чернецком.
— В любом случае о мальчиках надо думать на переменах, а не на уроках…
— Ей все равно ничего не светит, — хихикнула Донникова. — Чернецкий влюблен в Литвинову.
— Заткнись! — рявкнул Антон.
— Неправда, — машинально сказала Лера, цепляясь за единственную внятную мысль, что у нее осталась. — Он влюблен в Богосян.
И в гробовом молчании по всему классу пошли вспыхивать бирюзовые огни изумления.
Глава 4
Не чуя под собой ног, бежала Милодара домой. Длинные косы выбились из-под плата, растрепались, но Милодаре дела не было до того, увидят ли ее в таком виде теткины знакомые и о чем будут говорить промеж собой. Она задыхалась, но не от быстрого бега, а от чувств, что нежданно нахлынули на нее. То взлететь хотелось Милодаре выше золоченных церковных куполов, а то забиться в самый дальний угол и плакать от радости, пока слезы не иссякнут.
Не научила ее тетка Добрава, что девице положено любить осторожно, с оглядкой, помня о долге, приличиях и девичьем стыде, что негоже огнем гореть и петь от счастья. Думала тетка, что и так все ясно. До любви ли, когда надо о муже хорошем молиться и честь блюсти. Но если б и знала о том Милодара, все равно не смогла бы смирить порывы сердца своевольного. Как утихомирить его, если каждая жилочка в теле дрожит от любви и ни о чем больше не думается, кроме как о ласковых глазах статного воина?
К теткиной избе Милодара прибежала скоренько. Постояла в сенях, отдышалась, волосы пригладила, чтоб не предстать перед внимательным оком тетки распустехой. Зашла в горницу.