Ее смущение стало еще сильнее, еще ярче. Антон кричал, на них оборачивались. Аринэ все это очень не нравилось.
На плечо Антона легла рука Горелова. Сам Горелов стоял вполоборота, отвернувшись от Леры. Она не видела его лица, зато прекрасно видела его настроение: от него тянулись четкие, светло-серые ниточки скуки.
— Тоха, пошли. Звонок скоро, а мы еще в столовку хотели…
Но Антон смотрел только на Леру.
— Откуда ты узнала про нас с Аринэ?
Он злился, а все, о чем могла думать Лера, это то, что он впервые в жизни так долго с ней разговаривает.
— Наверняка вчера Ксю болтанула, — сказал Горелов. — Они же вместе тридцать седьмой драили, забыл?
— Ксю бы не стала!
— Ты так уверен, Чернецкий? — вырвалось у Леры.
Гнев Антона разбавился удивлением. Это было… забавно. Не ожидал, что она умеет говорить? О да, еще как умеет.
— Успокойся. Ксю ничего не рассказывала. Про вас с Аринэ все и так видно. Я же не слепая. — С каждым словом Лера чувствовала себя все увереннее. — Так что не ори, Чернецкий. У тебя очень пятна некрасивые на щеках получаются. Вот тут. И тут.
Чистое, воздушно-бирюзовое изумление окутало всех троих.
Неужели она только что нагрубила Антону? И после этого земля не расступилась под ногами, а небо не обрушилось на голову? Он — обычный человек. Ему можно грубить. Над ним можно смеяться.
Он такой же, как все.
Лера рассмеялась. Искры веселья, видимые только ей, брызнули во все стороны. Они были такие яркие и нарядные, что захотелось поймать хотя бы одну. Лера потянулась к искорке, и при том, что она не пошевелилась и по-прежнему стояла, сунув руки в карманы толстовки, ее руки — какие-то другие, призрачные руки — ухватили искру прямо в воздухе. Что бы с ней сделать? Почему бы не прицепить к гневному изумлению Антона…
А потом захватить пару прядей пунцового смущения от Аринэ, тоже вплести в узор…
И случилось чудо. Взгляд Антона резко потеплел. Уродливые красные пятна на скулах пропали, он улыбнулся открыто и искренне — так, как Лера особенно любила. Так, как он никогда ей не улыбался.
— Извини. Я и правда зря разорался. Тяжелый день.
— Ничего…
Горелов удивленно зыркнул на Антона. Аринэ заулыбалась, взяла Антона под руку. Втроем они пошли прочь по коридору.
Они шли, шли и шли, а Лера смотрела им вслед. Антон постепенно успокаивался, забывал, что только что произошло. Аринэ светилась радостью и и любовью. Лишь Горелов был насторожен и удивлен. Он обернулся на нее перед тем, как они свернули на лестницу. Лера быстро отвела глаза, как будто он мог что-то разглядеть, что-то понять.
Но что он мог разглядеть? Ничего.
Лера была счастлива. Так, как никогда в жизни. Счастье раздувалось внутри как воздушный шарик. Хотелось кричать, нет, хотелось вопить, прыгать, визжать.
Лера подошла к стене, уткнулась в нее лбом. Только не смотреть ни на кого, ни с кем не разговаривать. Как-то удержаться внутри себя. Нужно было отключиться от всего мира, чтобы переварить то, что случилось.
А ведь похоже, что она теперь супергерой.
Историчка Илона Маратовна была истеричкой. Она работала в школе второй год, выглядела как старшеклассница и, видимо, страдала из-за этого. Как иначе можно было объяснить ее вечно суровый голос, готовый в любой момент сорваться на крик, а то и на визг. Отвечать на ее уроках было мукой. Она заваливала дополнительными вопросами, высмеивала и раскидывала тройки направо-налево. Даже Аринэ, безупречная Аринэ несколько раз выходила после истории с красными глазами.
К парням Илона придирались меньше. Тарусов, второй отличник класса, обычно получал не меньше четверки, Антону или Задорину она никогда не задавала каверзных вопросов. Но ее любимчиком был Горелов. Когда Илона вызывала его, можно было расслабиться. Они могли болтать, то есть дискутировать, весь урок, и тогда остальным было нечего бояться.
Сегодня такой удачи не предвидилось. Илона выглядела особенно злобно. Не нужно было изучать ее запавшие глаза, нахмуренные брови, некрасивую вертикальную складку на лбу. Лере было достаточно вихрей, бушевавших над ней. Нити крутились с такой скоростью, что Лера едва успевала выхватывать цвета… Багровый с пятнами аквамарина… Лимонно-желтый… Вспышки вишневого… И черный, очень много черного.
Илона злилась и бушевала, ненавидела всех вокруг, жалела себя, страдала, что ничего нельзя предпринять прямо сейчас, и жадно подыскивала, на кого бы выплеснуть бурю эмоций, которая терзала ее душу.
Герман, слишком громкий, слишком увлеченный разговором с Федей, плюхнулся на парту перед Лерой.