Ледышка угодила Задорину в плечо, следующая разбилась у ног Донниковой…
— СМИРНОВА!
Голос был резкий, злой. Взрослый. От обочины дороги, подскальзываясь и смешно перебирая ногами, к ним бежал невысокий пузатый человечек. Его круглое розовощекое лицо пылало гневом. Брови, тонкие белые запятые, сдвинулись, губы сьежились в куриную гузку.
Дима.
Точнее, Дмитрий Александрович Боровков.
Учитель физики и директор школы.
— Ты меня слышишь? Смирнова! ПРЕКРАТИ!
Она слышала. Они все слышали. Но вокруг было слишком много движения. Невозможно было вот так взять и остановиться по чужой команде. Рука Леры действовала сама по себе, отдельно от тела. В последний момент Лера дернулась, попыталась вернуть контроль. Ледышка взлетела… и полетела куда-то не туда. Она шмякнулась в ботинок Литвиновой. Должно быть, было больно, потому что Литвинова ойкнула и подняла ногу. А потом подхватила ледышку и запустила обратно, в Леру. Снова льдина в воздухе, снова полет по дуге… И снова что-то идет не так. Все выше, а потом ниже… ниже… прямо в жирное, обтянутое узкими штанами колено Димы.
А вот это очень и очень зря.
Дима вскрикнул, Литвинова вскрикнула. Все, кто не сообразил удрать до сих пор, бросились врассыпную. Только Задорин застыл изогнутой шпалой возле скамейки. Литвинова прижала руки ко рту, да Войцеховская по-прежнему снимала на свой дурацкий телефон. Эта не побежит ни при каких обстоятельствах.
— Ко мне в кабинет, — прошипел Дима, и это шипение было куда страшнее крика. — Все четверо.
Почему четверо? Она, Войцеховская, Литвинова, Задорин… А как же Герман? — вдруг вспомнила Лера. Он только что был здесь, стонал тут на дорожке. Сейчас его нигде не было видно. Куда он делся?
В горле Леры что-то булькнуло. Ноги подогнулись, она схватилась за живот. Смех терзал внутренности как дикая кошка.
Герман пошел в школу.
Она чуть не поубивала тут всех ради него.
А он просто пошел в школу.
Потом у Леры случилась истерика, и Дима, бормоча под нос совсем не педагогические выражения, запихнул ее на заднее сиденье своей крутой тачки. Остальным пришлось топать пешком до школы, а ее довезли как королеву. Точнее как вип-заключенную.
Школа сидела на холме, как громадный сахарный кубик с черными точками окон. Диме не пришлось тащить ее далеко — к счастью, кабинет директора находился на первом этаже. Лера еще ни разу тут не была и уже достаточно успокоилась, чтобы осмотреться. Шкаф из темного дерева во всю стену. Длинный черный кожаный диван. На стене у входной двери большое зеркало в тяжелой позолоченной раме. На черном столе здоровенный канцелярский набор весь в позолоченных крендельках. Плотные шторы с пушистыми золотыми кисточками. Рисунок на шторах, кажется, тоже золотой.
Ни вкуса, ни необходимости экономить.
По маминым словам кабинет был прекрасен. Но мама всегда была слишком доброй.
Обвиняемых — то есть их — поставили у двери. Если скосить глаза, то было видно их отражения в зеркале. Литвинова впереди, с румянцем во всю щеку. Закусила губу, думает, наверное, какого черта она во все это вляпалась. А не будешь делать домашку за Войцеховскую, принцесса. Сама Войцеховская ухмыляется как обычно. Делает вид, что ей не страшно, а, может, и на самом деле не боится ничего.
Своему отражению в зеркале Лера никогда особо не радовалась. «Красивая» было не про нее. Герману в этом плане повезло больше. Он был копией мамы: черные волосы, большие глаза, карие, не бледные, с прозеленью, как у Литвиновой, а настоящего сочного темно-коричневого цвета. Плюс потрясающий профиль, которым можно было любоваться вечно. Ну, конечно, при условии, что Герман не кричит, не злится и не требует очередную ерунду.
Слабым утешением было то, что она похожа на папу. На нескольких фотографиях, которые сохранились у мамы после переезда, можно было разглядеть парня с прямыми русыми волосами и серыми — по словам мамы — глазами. Разглядеть такие подробности было трудно, но мама говорила — опять мама говорила! — что он был очень красивым.