— Вообще-то это нечестно, — сказала Лера.
— Почему?
— Вы же судья!
— Я всего лишь организатор. И спонсор. Так что не волнуйся, Лера. Я имею право болеть за кого угодно. А в вашей школе я проработала целых полгода. Поэтому она мне особенно дорога.
— Тогда приходите на праздничный концерт. На следующей неделе нашей школе восемьдесят лет, — сказала Войцеховская.
— Да, я знаю. Дмитрий Александрович прислал мне приглашение… Как только огласили результаты выборов.
И они опять захохотали.
Все, что говорила Тамарина, почему-то звучало смешно. С ней было очень легко. Сорок восемь минут в кафе, и Лере казалось, что она знает Тамарину всю жизнь. Она была супер. Ни с кем из взрослых (да и ровесников, чего уж там говорить) не было так интересно. Она разговаривала с ними как с ровней, без снисходительно-покровительственного тона, которым разговаривали учителя (когда не орали). Тамарина была настоящая. И очень красивая. Даже Литвинова была не такая красивая по сравнению с ней. А еще она здорово смеялась. Рядом с ней все казалось простым и решаемым.
Разобраться с одноклассниками, которые снимают твоего брата на видео и выбрасывают учебники в унитаз?
Легко.
Решить вопрос с семестровой двойкой по литературе?
Элементарно.
Вернуть браслет чудовищу из древней легенды?
Раз плюнуть.
Точно!
— Александра Даниловна, а вы можете нам еще помочь? — выпалила Лера.
Тамарина, которая вкладывала банковскую карточку в меню, улыбнулась и кивнула так, что сережки — треугольная в правом ухе и круглая в левом — энергично закачались.
— Просите, чего хотите. У меня сегодня хорошее настроение.
— Миллион долларов! — выпалила Войцеховская.
— Не настолько хорошее, — засмеялась Тамарина.
— Мы ищем одного человека, — сказала Лера. — Учительницу, которая раньше у нас работала. В школе нам дали адрес, но оказалось, что это сьемная квартира. И там она больше не живет.
— А нам очень надо ее найти, — поддержала Литвинова.
— Ничего не обещаю, но попробую. Как зовут вашу учительницу? — спросила Тамарина, поднимая телефон к уху.
Один звонок, и через девять минут настоящий адрес Коржиной был записан в телефоне Леры.
— Только подбросить вас туда не смогу, — сказала Тамарина. — Надо ехать на совещание.
Они распрощались с ней на ступеньках кафе. Легкой пружинящей походкой Тамарина сбежала вниз, села в свой мерседес. Через минуту он скрылся в потоке транспорта.
— Круто, — вздохнула Войцеховская. — Как же нам повезло, что она сбила Смирнову.
И Лера второй раз в жизни согласилась с ней.
О том, что в их городе есть Кроличий переулок, не знал никто. Ни Лера, ни Войцеховская, ни Литвинова. Маленькая улочка, всего несколько домов на самой окраине. Старые, двух-трехэтажные, с высокими окнами и облупленными стенами. Не дома, а мерзкие бородавки на белоснежном снегу. Пара кондиционеров и пластиковые рамы, встречающиеся то там, то тут, выглядели инородно, неестественно. Неудивительно, что Коржина снимала квартиру в другом месте. Удивительно, что она сюда вернулась.
— Вторая квартира на первом этаже, — сказала Войцеховская, показывая на нужный дом. — Идем.
На подъезде не было ни кодового замка, ни домофона. Только тугая деревянная дверь, которую пришлось дергать втроем. Внутри было очень много места. Слишком много. Высоченный потолок, лестница с коваными перилами. Ступеньки были выщерблены во многих местах. Подниматься надо было осторожно. Лера оступилась, ударилась бедром о перила. Ойкнула. Эхо гулко разнесло ее голос по всему подъезду.
— Тише ты! — прикрикнула Войцеховская, но, несмотря на суровый тон, Лера видела — Войцеховской страшно.
Дом выглядел угрюмым, угрожающим. Черные двери квартир подсматривали за ними сквозь неплотно закрытые веки, ступеньки грозили в любой момент провалиться под ногами, зеленые стены пугали темными подозрительными подтеками… Все было ловушкой. Все кричало об опасности.
— Давайте положим браслет на коврик, позвоним и уйдем, — шепотом сказала Литвинова.
— Масенькая Ксюсечка боися? — усмехнулась Войцеховская и долбанула рюкзаком по перилам. Грохот понесся до верхнего этажа.
— Дура.
— Зато я не бухаюсь в обморок, если вокруг нет евроремонта.
— Заткнитесь! — сказала Лера.
Их злость мешала слышать. А ведь стоит только замолчать, застыть на месте, и можно будет уловить, что думает, чувствует, переживает этот старый дом. Полный идиотизм. Дома не могут думать или переживать. Но где-то здесь были эмоции. Очень сильные. Очень… страшные.