— Ирина нас убьет, — вздохнула Литвинова.
— Тогда ей придется встать в очередь, — пробормотала Лера.
Горелов засмеялся.
— Тебе нужны проблемы с учителями — нахмурилась Литвинова — У меня по алгебре четыре сорок пять, а после такого она мне пятерку не поставит!
— Это точно сейчас неважно, Ксю.
— Вообще-то да… Прости…
Литвинова взяла Горелова под руку. Повисла на нем безвольной испуганной тряпочкой. Он не отстранялся, не возмущался. Но с ним все ясно — когда девчонка вроде Литвиновой обращает на тебя внимание, остается только замереть от восхищения. Но она то что делает? Уже забыла Антона?
— Давай, Горелов, колись, — нетерпеливо сказала Войцеховская. — Что нам надо делать? Я не собираюсь торчать весь день в этой подворотне.
— Ты хочешь здесь разговаривать? Как бы не пять минут…
— Ну пошли к тебе.
— Тимур далеко живет. — Литвинова наконец отпустила его руку. — До него час добираться.
— Ко мне нельзя, — отрезала Войцеховская.
— Я живу рядом, — сказала Лера. — Можно ко мне.
От собственной смелости стало трудно дышать. Она никогда не приглашала одноклассников домой. День рождения в первом классе, когда из пяти девочек к ней в гости пришла только одна, не считается.
— Ксю тоже недалеко живет, — быстро сказал Горелов.
Литвинова покачала головой.
— Папа сегодня работает дома. Задолбает вопросами.
— Пошли уже куда-нибудь! — Войцеховская терла покрасневшие руки. — Холодно!
Лера шла впереди, показывая дорогу и очень надеясь, что обида не пламенеет над ней как флаг на митинге. У Литвиновой, конечно, лучше. Она живет в крутом элитном доме, а не обычной девятиэтажке. Она наверняка нравится Горелову (разве может быть иначе), и теперь, когда ее бросил Антон, у него есть реальный шанс. Логично, что он рвется в гости к Литвиновой, а не к ней. И обижаться глупо.
Но логика помогала мало. Все равно было до слез обидно, что даже сейчас, когда за ними по пятам идет чудовище, она ненужная, неинтересная, балласт, случайный пассажир. По идее ее даже не должно быть сейчас с ними. И еще зачем-то тащит их к себе домой, куда они совсем не хотят идти.
— Кладовка какая-то, а не комната…
— Я не знала, что она играет на гитаре…
— Девчонки, вообще-то дверь открыта. Лера наверняка нас слышит.
Лера возилась на кухне. Заваривала чай, доставала чашки, вазочку для печенья. Вежливость Горелова раздражала больше, чем грубость Войцеховской. Лучше бы честно признался, что комната Леры — отстой и что у Литвиновой было бы круче.
— Где у тебя туалет? — На кухне словно фея возникла Литвинова.
— Дальше по коридору, последняя дверь.
Звякнула гитарная струна.
— Гитару не трогать, — прошипела Лера себе под нос, торопливо складывая на поднос чашки и печенье. Одна чашка, конечно, упала. Печенье, конечно, просыпалось. Куда-то делся сахар, а чайных ложечек было только три. Ей явно не помешали бы курсы по приему гостей…
С трудом удерживая громоздкий поднос Лера вышла в коридор. Дверь в комнату Германа была нараспашку.
— Ой, — послышался голос Литвиновой, — а где все?
— Моя комната с другой стороны, напротив, — громко сказала Лера.
Литвинова вышла в коридор.
— Сорри. У вас все тут какое-то одинаковое.
— Какое есть, — процедила Лера.
Но Литвинова, похоже, даже не заметила, что обидела ее.
— Помочь? — Из Лериной комнаты выглянул Горелов. Он разговаривал с Лерой, а смотрел на Литвинову.
— Держи! — Лера ткнула ему в руки поднос, он едва успел его подхватить. Чашки угрожающе звякнули, но устояли.
Горелов подождал, пока Литвинова войдет в комнату. Интересно, он со всеми такой джентльмен или только с красавицами? Лера захлопнула дверь в комнату Германа. На душе было погано. Зачем она только всех притащила сюда? Они не друзья, и никогда ими не станут. А поговорить можно было и в школьной столовке.
Когда она вернулась в комнату, Войцеховская сидела в кресле, вскинув ноги на подлокотник. Рядом с ней лежало блюдце, полное печенья.
— Ненавижу черный чай, — объявила она. — А кофе есть?
— Кофе нет.
Литвинова с чашкой сидела на диване и делала вид, что пьет. Ну это понятно — феи питаются солнечным светом, печенье не для них. Лера опустилась на свое любимое место, на пол в углу под окном, где лежал мистер Трот, мягкая самодельная черепаха. Горелов выдвинул компьютерный стул на середину комнаты, сел, опираясь руками на спинку. Он молчал. Вокруг него виднелось замешательство, и немного тревоги, и что-то тщательно скрываемое, очень похожее на влюбленность. Разглядеть ее было непросто. Во всем, в его словах, взглядах, эмоциях чувствовалась твердая воля. Разноцветные нити эмоций, которые у других текли свободным сильным, плохо управляемым потоком, у Горелова были как солдаты на плацу: ровные, четкие, построенные в шеренги.