Но настоящий подарок преподнесла Литвинова. После информатики Лера задержалась в кабинете — пыталась укрепить ручку рюкзака, которая грозила разорваться. Ей предстоял очень приятный поход домой: по средам Герман с Федей задерживались у информатика на курсах для продвинутых (или чокнутых, в зависимости от того, с какой стороны смотреть). А Лера могла идти домой какой угодно дорогой. Или не идти, а допустим, пошататься по торговому центру или посмотреть кино. В среду Лера была свободна как любой нормальный человек, и от того, что сегодня именно среда, ей было радостно вдвойне.
Но когда она вышла из кабинета, то забыла и про среду, и про торговый центр, и про кино. Прямо напротив двери Антон и Литвинова выясняли отношения. Она кричала, он был бледен и спокоен. За его спиной толпилась тусовка — Аринэ, Горелов, Рыжкова, Тарусов.
За спиной Литвиновой никого не было.
— Я сказала, не пойду я на это тупое кино! Идите, куда хотите, а меня оставьте в покое!
— Да никто тебя не трогает. Код только пришли мне.
— Ты перегрелся? Какой еще код?
— С билетами, Ксю… — Антон говорил терпеливо, как с неразумным малышом. Но Леру он не мог обмануть: над ним бушевало раздражение. — Ты же заказывала билеты на сайте. У тебя должна быть эсэмэска с кодом.
— Я тебе не Ксю!
Аринэ, дергаясь между преданностью и любовью, вышла вперед.
— Перешли мне сообщение, если хочешь…
Ярость вспыхнула над Литвиновой как ядерный взрыв. Она вытащила телефон и стала что-то набирать в нем. Ее руки дрожали от злости, и один раз она чуть не выронила телефон.
У Антона в кармане пикнуло — пришло сообщение. Литвинова, не говоря ни слова, зашагала прочь по коридору. Нити ревности, оскорбленного самолюбия и злости, невидимые никому, кроме Леры, развевались за ней словно на ветру.
— Лера! — закричала Аринэ и, источая сострадание и страх, рванула за бывшей подругой.
Антон хмурился и кусал губы.
— Один билет пропадает, — рассудительно сказал Тарусов.
— Плевать! — раздраженно воскликнул Антон. — Я за него ей заплачу.
— Если Литвинова вообще захочет с тобой разговаривать, — заметил Горелов.
— Можно кого-нибудь позвать… — сказала Рыжкова.
Руки начали действовать быстрее, чем Рыжкова закончила. Лера ухватила кусочек сострадания Аринэ, которая о чем-то говорила с Литвиновой в конце коридора. Обвила его вокруг Рыжковой, потянула к себе, сначала легко, потом все сильней и сильней…
— Смирнова! Лера… хочешь пойти с нами на «Мстителей»? Сегодня, через час.
Слова Рыжковой пригвоздили всех к полу. У Антона отвисла челюсть. Горелов вытаращил свои неестественно светлые глазищи. Тарусов растерянно заморгал.
— А почему бы нет? — пролепетала Рыжкова, удивляясь, смущаясь и не зная, что сказать. — Больше некого. Остальные все равно уже ушли.
Жуткая невежливость этого предложения привела Антона в чувство. Ему стало стыдно, и этого было достаточно. Лера проворно вплела в его стыд свою радость и нетерпение и не пожалела ни того, ни другого.
Антон улыбнулся ей — второй раз за день.
— Эээ… ну в принципе… я только за. Хочешь с нами?
— Хочу.
Это было так просто. Пугающе просто. Всего-то найти нужную ниточку и потянуть. Оставить то, что хочешь, выбросить лишнее. И вот он уже не против, чтобы она пошла с ними в кино. А если сыграть по-крупному? Взять любовь… Ее будет много, когда вернется Аринэ. Взять и забрать себе все без остатка. Что тогда? Антон бросит Аринэ прямо здесь и кинется перед ней на колени?
Хватит ли у нее сил на это?
Невидимые руки жадно потянулись к Антону. Он даже не поймет, что произошло. Бывает же любовь с первого взгляда. Десять лет не замечал Смирнову, а потом вдруг осознал, какая она прекрасная.
На секунду у Леры закружилась голова от восторга и предвкушения. Это было бы чудесно. Если бы не было гнусно, нечестно, неправильно.
Усилием воли Лера заставила руки вернуться. Каждый должен сам выбирать в любви. Как она выбрала Антона. Как он выбрал Аринэ…
И будь, что будет.
Глава 5
Город был на грани. Но и на грани он танцевал. Огоньки уличных фонарей извивались под арабский танец из Щелкунчика. Копыта пролеток отстукивали задорный трепак. В такт увертюре открывались и закрывались тяжелые двери Мариинки. Вальс цветов танцевали разноцветные перья на дамских шляпках. Где-то далеко, за пределами видимого и слышимого мира, шла война, но и там, Алечка не сомневалась, пушки ухали под испанский танец бессмертного Чайковского. Бодро, красиво, метко, и никак иначе.
Сердце Алечки трепетало вместе с городом. Блеск Луны в темных водах, ржание лошадей, редкое тарахтение автомобиля, заливистый женский смех — все было важно, все было загадкой для юной души. Даже война не пугала, а вдохновляла. Сама императрица выучилась на медицинскую сестру, так неужели она, Алечка, не сумеет проявить себя с какой-нибудь стороны, непременно яркой и героической?
Алечке хотелось танцевать вместе с городом, но танцевать, сидя в пролетке напротив родителей, было невозможно. Ей хотелось петь, но мелодия, рожденная в сердце, умирала на губах, стоило посмотреть на мрачные лица Maman и Papan. Они не говорили ничего, кроме ох или ай, когда колесо пролетки попадало на камень или в ямку.
Алечка знала, о чем они думают. Papan переживает о денежных делах. Прямо перед поездкой в театр, когда Maman поправляла пушистую соболиную муфту, вскрылось, что она взяла у Болина и Яна брильянтовый эсклаваж, причем когда за прошлый фермуар с изумрудами еще не было уплачено. Рарап вспылил, много было сказано горячих слов. Но в театр все равно поехали, ложа заказана, да и Львовы обещали быть, а ведь Егорушка Львов… И мысли Алечки, легкие, невесомые, точно кадриль, понеслись от изумрудного фермуара к ясным глазам молодого корнета.
Рараn первым вышел из коляски, подал руку Maman, затем Алечке. Должно быть, пока они ехали, прошел дождь: свет фонарей отражался в редких лужах на дороге. Maman нечаянно вступила в одну, что-то недовольно сказала по-французски. Алечка не расслышала.
Недалеко от парадных ворот стояли двое. Там фонарь не горел, и Алечке были видны лишь силуэты, да огонек папироски. Может, Егорушка, как грозился, опередил их, чтобы всю ночь нести дозор под ее окнами? Сердце кольнул трепет предвкушения. Приподняв край платья, Алечка устремилась за родителями. В сторону темных фигур намеренно не смотрела, так была занята тем, чтобы не вступить в лужу. И только у самых ворот, массивных, кованых по специальному эскизу Papan, услышала смех, мужской, грубый, раскатистый.
Совсем не Егорушкин.
Дверь под трезвон телефонной линии открыла экономка.
— Звонят, Даниил Александрович, — пояснила она очевидное. — Который раз уже. С вами хотят беседовать.
— Кто? — бросил Papan, скидывая пальто.
— Не говорят.
— Наверняка опять твои акции, — сказала Maman с легким презрением.
Алечка помогла ей расстегнуть тугую застежку манто. Ей деятельность отца на бирже казалась захватывающей. Угольные маленькие по двадцать пять, большие сельскохозяйственные по тридцать восемь, продавать не ниже пятнадцати, покупать не выше шести — была в этом своя, особая магия, ничуть не хуже, чем в брильянтовом эсклаваже от Болина. Может, даже лучше, ведь именно благодаря звонкам отца Болину будет заплачено сполна.
Голос Рараn, доносившийся из открытой двери кабинета, зазвучал тревожно.
— … Как уезжать? Куда?
Maman, проходившая мимо кабинета, с раздражением захлопнула дверь. Алечка так и осталась стоять у большого зеркала. Она больше не слышала слов, только приглушенный голос Papan, и оттого тревога только усилилась. Maman неторопливо шла к лестнице. Хвост ее атласного платья волочился по полу, размазывая мокрые следы, которые оставлял ее ботинок на узорчатом паркете. Было что-то в этом следе неправильное, но что, Алечка никак не могла понять. И только когда Maman стала подниматься по мраморным ступенькам лестницы, Алечка увидела, в чем дело.