Неспокойно было на душе у Добравы. Сейчас тиха Милодара. Не дерзит, не прекословит. Ручки для рубашки послушно подымает, под гребенку головку подставляет. Хорошо оно хорошо, но лишь бы штуку какую потом не выкинула, когда жених с дружками подъедет да венчаться повезет. Опозорит на весь город, и глазом не моргнет.
Но напрасно волновалась тетка Добрава. Знала Милодара, что не сбежать ей ни по дороге в церковь, ни на пиру. Когда подкатил Ходота с дружками к воротам, сидела Милодара, причесанная и снаряженная, на лавке, крытой куньими шубами. По обе стороны сидели сестрицы, у каждой в руках по блюду, завязанному платками вниз. Милодара лишь мельком глянула, что на Белавином блюде. Две ложки да краюха хлеба. На руки Веселинки она и смотреть не стала. Без разницы, без радости, как ее мужу продавать будут, что с него требовать. Быстрей бы закончилось все. Силушки нет терпеть.
А терпеть приходилось многое. Шутки-прибаутки, тетка Добрава, сидит важная, краснощекая… дядька от гордости лопается… свечки зажженные, что горят и не гаснут, глаза Ходоты, ополоумевшего от счастья, хмель и зерно, сыплющиеся с небес, крики гостей… Ничего не видела Милодара. Куда ее ведут, зачем, кто держит ее за руку… В церкви темно, ладан в золотых курильницах возносится к небу, и голове от него тяжело и больно становится…
Смутно слышала Милодара, как на их с Ходотой союз легло божье благословение. Вывели ее из церкви, посадили в свадебный поезд мужу под бочок и повезли пировать. На подходе к хоромам дернул Милодару кто-то за рукав, и она пошатнулась, чуть не упала, но Ходота крепко прижал ее к себе, так что дышать трудно стало, и удержал. На миг крошечный заглянула она в его глаза и сама испугалась ненависти, что вспыхнула над нею. А вместе с ненавистью всколыхнулась и сила. Давно не чуяла ее Милодара, с тех самых пор, когда узнала, что уехал ее ненаглядный Горислав к диким вятичам. Думала, что не почувствует больше, как наливаются тяжестью кончики пальцев, как сочится сквозь них сила, перед которой не устоять ни зверю, ни человеку. Нет и не может быть для нее страха… Те должны бояться, кто идет наперекор ее воле…
Шумно и весело было на пиру. Кубки никогда не пустели, потому что слуги выносили из бездонных кладовых Ходоты все новые и новые бочонки браги. Молодых осыпали непристойными шутками, от которых краснели даже замужние тетки, но на бледном лице Милодары не заалело и крошечного пятнышка. Ходота голодными глазами взирал на жареную курицу перед собой. Милодара ощущала его голод и смятение. Есть пока было нельзя, и не разберешь, чего сильнее хотелось молодому мужу — уединиться в палатах с красавицей женой или вгрызться в сочный куриный бок.
Милодара была неголодна, и нетерпение Ходоты ее забавляло. Сила вызревала в ней, даруя сладостное долгожданное ощущение власти. Она знала, что не оплошает, и потому потешалась над Ходотой, который торопил время, приближаясь, неведомо для себя, к роковому…
На свадебный стол выставили курник, и промеж гостей зашептали, что молодая жена захотела спать. Ходота встал, Милодара поднялась вслед за ним, и под напутственные крики они чинно направились к двери. В клети, что была специально пристроена к дому, ждало их брачное ложе, приготовленное умелыми руками свахи Огняны. Стелила Огняна на пол снопы, сверху клала одеяло с периной, покрывала все шкурками проворных куниц, чтоб сладко спалось молодым и чтоб принесла жена в положенный срок крепких здоровеньких ребятишек.
Одной рукой прижимал Ходота к груди завернутую в рушник снедь, другой держал руку Милодары. Она шла, не соблюдая обычая, не сопротивляясь, не опуская гордой головы. Завтра кумушки и не вспомнят о том, как нескромно вела себя молодая жена. Будет им о чем посудачить и без того.
Милодара вошла в клеть за Ходотой, оглядела убранство, улыбнулась. У дверей встал дружка с обнаженным мечом охранять их покой. Милодара знала, он не помешает. Дверь закрыта, поди разбери, что у молодых творится. Главное, чтоб отскочить успел. А не успеет, ничего. Ей уже ничего не страшно. В церковь грехи замаливать она все одно не побежит.
— Уф, притомился я, — пропыхтел Ходота и, развернув рушник, выложил курицу и каравай прямо на стол. — Голодная, небось?
Благонравной деве полагалось молчать, но Милодара не потому не ответила. Она осматривалась по сторонам. Столик под крошечным окошком, брачное ложе, устланное звериными шкурами. Подле кадки с медом и ячменем… А окошко то, должно быть, на задний двор выходит. Значит, бежать в ту сторону, пока сил хватит, а потом забиться в угол в каком-нибудь сарае и схорониться до утра…
Ходота не удержался, оторвал от курицы ножку, стал жевать. Протянул часть Милодаре, но она словно и не заметила. Стояла перед кроватью, смотрела перед собой. Пусть жених думает, что от волнения она и слова вымолвить не может.
— Поешь, — сказал Ходота мягко. — Легче станет.
Милодара не шевелилась. Одно лишнее движение, и сила вырвется из нее, натворит бед. Не время еще. Слишком рано. Она недостаточно зла, недостаточно отчаялась, еще надеется на что-то. Купец может передумать, оставить ее в покое. Может понять, что она молода для него и что в ее сердце живет другой…
— Хорошо. Как хочешь, — вздохнул Ходота. Грузно ступая, подошел к ложу, сел на ложе. Он исподлобья разглядывал Милодару, и иной, похожий на голод огонь разгорался в его жилах.
Она сразу почуяла разницу и обрадовалась. Ничего он не понял. И ей выбирать ничего не нужно. Только один выход есть для нее есть, скорей на свободу, к Гориславу…
Ходота выставил вперед ногу. Темно-зеленые ремни обуви крепко обвивали его широкую икру. Оба они знали, что Милодара должна опуститься на колени, развязать ремни и снять башмак с ноги Ходоты. Так полагалось по обычаю, этого он ждал от нее в знак покорности и признания его власти. Она не двинулась с места, только зыркнула на него своими глазищами так, что оборвалось что-то в груди у Ходоты. Эх, что за девка. Красавица, глаз не оторвешь, а подступиться боязно.
Гордость взыграла в Ходоте. Да кто она такая, чтоб стоять перед ним и смотреть так, будто он грязь под ее ногами?
Ходота оперся на руки и поставил вперед уже обе ноги.
— Всю ночь так стоять будешь? Или тетка не рассказала тебе, что к чему? Скоро к нам придут спрашивать, все ли ладно с молодой женой.
— А пускай приходят, — усмехнулась Милодара, без смущения глядя на мужа.
Побагровел Ходота, вскочил на ноги, двинулся к Милодаре, стиснув здоровенные кулачищи. Но она не дрогнула, не отшатнулась, а подняла руки и резко бросила их вниз, будто стряхивала что-то с кончиков пальцев…
Тотчас запылала кадка с медом за спиной Ходоты. Он почуял дым, повернулся, схватил кунью шкурку, накинул на кадку, надеясь остановить огонь. Но шкурка сгорела в один миг, а за ней занялись и снопы, и кадка с ячменем. Весело горело, жарко, того и гляди на стены перекинуться могло. Не об имуществе впору было думать, а о спасении жизни.
— Бежим! — крикнул Ходота Милодаре, которая, по его разумению, отпрянула к стенке, когда он бросился с пламенем сражаться. Но она не откликнулась, и когда обернулся Ходота, то понял, что опоздал.
Огонь был повсюду. Пылали стены, пол, потолок, стол и кадки, полыхало его первое брачное ложе, так и не опробованное. Сухое дерево горело бойко, потрескивало-попискивало, и в дыму и пламени уж было не разобрать, куда бежать.
— Милодара! — закричал Ходота в ужасе, заметался по клети, размахивая руками. Он задыхался, от нестерпимого жара на руках и лице вздувались волдыри. Вот уже огонь перекинулся на полу его кафтана, зацепил широкую бороду, полизал своим жгучим языком его щеки…
— Милодара! — ревел он, сбивая пламя голыми руками и не чувствуя боли в страстном стремлении отыскать и спасти ее.
Тяжелая балка рухнула вниз, едва миновав Ходоту. Огонь накинулся на нее, радуясь новой жертве. Ходота споткнулся о балку, упал, завыл как раненый зверь от боли в ушибленных и обожженных руках, и вдруг почуял, что откуда-то слева тянет ночной свежестью. Сил подняться на ноги не было, и Ходота пополз влево, жмуря полуослепшие глаза, содрогаясь в кашле.