— Ко мне в кабинет, — прошипел Дима, и это шипение было куда страшнее крика. — Все четверо.
Почему четверо? Она, Войцеховская, Литвинова, Задорин… А как же Герман? — вдруг вспомнила Лера. Он только что был здесь, стонал тут на дорожке. Сейчас его нигде не было видно. Куда он делся?
В горле Леры что-то булькнуло. Ноги подогнулись, она схватилась за живот. Смех терзал внутренности как дикая кошка.
Герман пошел в школу.
Она чуть не поубивала тут всех ради него.
А он просто пошел в школу.
Потом у Леры случилась истерика, и Дима, бормоча под нос совсем не педагогические выражения, запихнул ее на заднее сиденье своей крутой тачки. Остальным пришлось топать пешком до школы, а ее довезли как королеву. Точнее как вип-заключенную.
Школа сидела на холме, как громадный сахарный кубик с черными точками окон. Диме не пришлось тащить ее далеко — к счастью, кабинет директора находился на первом этаже. Лера еще ни разу тут не была и уже достаточно успокоилась, чтобы осмотреться. Шкаф из темного дерева во всю стену. Длинный черный кожаный диван. На стене у входной двери большое зеркало в тяжелой позолоченной раме. На черном столе здоровенный канцелярский набор весь в позолоченных крендельках. Плотные шторы с пушистыми золотыми кисточками. Рисунок на шторах, кажется, тоже золотой.
Ни вкуса, ни необходимости экономить.
По маминым словам кабинет был прекрасен. Но мама всегда была слишком доброй.
Обвиняемых — то есть их — поставили у двери. Если скосить глаза, то было видно их отражения в зеркале. Литвинова впереди, с румянцем во всю щеку. Закусила губу, думает, наверное, какого черта она во все это вляпалась. А не будешь делать домашку за Войцеховскую, принцесса. Сама Войцеховская ухмыляется как обычно. Делает вид, что ей не страшно, а, может, и на самом деле не боится ничего.
Своему отражению в зеркале Лера никогда особо не радовалась. «Красивая» было не про нее. Герману в этом плане повезло больше. Он был копией мамы: черные волосы, большие глаза, карие, не бледные, с прозеленью, как у Литвиновой, а настоящего сочного темно-коричневого цвета. Плюс потрясающий профиль, которым можно было любоваться вечно. Ну, конечно, при условии, что Герман не кричит, не злится и не требует очередную ерунду.
Слабым утешением было то, что она похожа на папу. На нескольких фотографиях, которые сохранились у мамы после переезда, можно было разглядеть парня с прямыми русыми волосами и серыми — по словам мамы — глазами. Разглядеть такие подробности было трудно, но мама говорила — опять мама говорила! — что он был очень красивым.
Глядя на себя в зеркале, Лера очень сомневалась в этом. Волосы непонятного мышиного цвета, глаза, теряющиеся на бледном лице. Нос великоват, зубы, к счастью, ровные и белые. Хоть это она разделила с Германом. В остальном ничего особенного. И если она похожа на папу, то и папа был самым обычным. Впрочем, сейчас это точно не имело никакого значения.
— Меня чуть удар не хватил, когда я увидел, что ученики моей школы устроили позорную, отвратительную драку! И еще снимали на видео! — Дима ткнул указательным пальцем в Войцеховскую. — Я рассчитываю, это видео будет уничтожено!
Войцеховская пробормотала что-то себе под нос, что вряд ли можно было назвать согласием.
— Девочки, как вы могли! Вы же взрослые, разумные барышни… Неужели вы не понимаете, что делаете?
На диване сидела Евгеша — Евгения Макаровна, завуч, больше похожая на воблу, чем на человека. Она прижимала руки к груди и ахала так, как будто наступил конец света. Как будто несколько ледышек в руках «барышень» разрушили ее мир. Рядом с ней три четверти дивана занимала Лариса Васильевна по литературе, их классная. Она тоже напоминала рыбу, но другую — громадную, неповоротливую, с выпученными глазами.
У Ларисы было много недостатков. Нелюбовь к работе, например, а также противный гнусавый голос. Но самым серьезным недостатком был ее сыночек, Витя Задорин. Тот самый, из тусовки Войцеховской. Лариса считала его идеалом и от всей души ненавидела каждого, кто пытался поколебать ее веру в него. Она защищала его всегда и везде, и это было бы даже мило. Если бы ее сынок не был такой сволочью.
Вот и сейчас, когда Лариса увидела его у директорского кабинета, то раскудахталась на весь коридор. В ее Витеньку попали ледышкой! У него может быть перелом! Перелом в переводе на человеческий означал, что у Задорина нет ничего страшнее крохотного синяка. Но Лариса замолчала, только когда Дима отпустил его в медпункт. То, что ледышками попали и в Литвинову, и в Войцеховскую, и в Леру почему-то ускользнуло от ее понимания. Но это было даже к лучшему. Чем меньше нытья рядом, тем приятнее. А Задорин был мастером нытья, когда мамочка находилась в пределах слышимости.
Дима вышагивал перед Евгешей и Ларисой будто нахохлившийся петух и в красках расписывал, как бешеная Смирнова осыпала ледяным дождем бедных одноклассников. На фразе «не реагировала на команду остановиться» Лера отключила мозг. Радовало одно. Что мамы сегодня нет в школе. Она на больничном. Двухсторонний бронхит это вам не ОРВИ какое-нибудь. Это серьезно. Даже Диме хватило совести оставить ее в покое. Хотя он все доложит по телефону и обязательно наврет. По-другому он не умеет.
— Дмитрий Александрович, как тонко и педагогично вы сумели разобраться с этой жуткой ситуацией! — восхищенно пробормотала Евгеша.
Ничего тонкого или педагогического не было в воплях Димы, когда ледышка Литвиновой съездила ему по колену. Или в его лекции по дороге в школу о том, что Лера ведет себя недопустимо для
а) девушки
б) ученицы одиннадцатого класса
в) дочери своей достойной мамы.
Удивительно, сколько нотаций можно впихнуть в несчастные три минуты пятьдесять две секунды. У Леры жутко разболась голова — но, разумеется, это было очень педагогично и чрезвычайно тонко.
— Нужно было сразу идти в травмпункт, — недовольно буркнула Лариса. — У Вити-
— Все в порядке с вашим Витей! — рявкнул Дима. — Снежком нельзя сломать руку!
— А еще в травмпункте обязаны сообщать в полицию, — напомнила Евгеша. — Школе лишние проблемы ни к чему.
— Именно, — кивнул Дима. — Все они хороши. Войцеховская, Смирнова, Литвинова, кто там еще был. Ваш сын, Лариса Васильевна… Да-да, не смотрите так на меня. Я все видел. Я не знаю, что это была за игра. Или не игра. Что это вообще было. Но я знаю одно. ЭТО НЕДОПУСТИМО!
Евгеша и Лариса синхронно подпрыгнули на диване.
— Недопустимо, — повторил Дима, явно наслаждаясь эффектом. — Такое поведение должно быть наказано. И оно будет наказано.
— Да. Вы совершенно правы. Это никуда не годится, — закивала Евгеша.
— Надо вызвать родителей в школу, — сказала Лариса. — У Смирновой-
— Вот вы в школе, Лариса Васильевна, и какой в этом толк? — рявкнул Дима. — Они уже взрослые. Некоторые даже совершеннолетние! И должны отвечать за свои поступки.
— Лопаты им в руки, пусть снег убирают во дворе, — пробормотала Евгеша. — Раз им так понравилось играть в снежки.
— У Вити болит рука, — упрямо сказала Лариса. — Он не сможет.
Дима отмахнулся.
— Снег почистит дворник. Но в главном вы правы, Евгения Макаровна. Пусть поработают на благо школы. Приберутся в тридцать седьмом.
Словно гром грянул в кабинете. Евгеша вздрогнула. Лариса открыла рот и выпучила глаза.
— Вы уверены, Дмитрий Александрович…
— Да!
— Но ведь…
— Мне нужен этот кабинет. Когда уволилась Коржина?
— М-месяц назад.
— Целый месяц кабинет пустует. А у нас история без кабинета, между прочим. И новый математик приходит через неделю.
— Но, Дмитрий Александрович-
— По-вашему, три здоровенные девицы не в состоянии вымыть одну комнату?
Все знали, что Дима ненавидит, когда ему перечат. Его можно было уговорить, переубедить, обмануть. Но если ему противоречить… даже не гадай, что произойдет. И это тоже все знали.