— Давайте положим браслет на коврик, позвоним и уйдем, — шепотом сказала Литвинова.
— Масенькая Ксюсечка боися? — усмехнулась Войцеховская и долбанула рюкзаком по перилам. Грохот понесся до верхнего этажа.
— Дура.
— Зато я не бухаюсь в обморок, если вокруг нет евроремонта.
— Заткнитесь! — сказала Лера.
Их злость мешала слышать. А ведь стоит только замолчать, застыть на месте, и можно будет уловить, что думает, чувствует, переживает этот старый дом. Полный идиотизм. Дома не могут думать или переживать. Но где-то здесь были эмоции. Очень сильные. Очень… страшные.
Лера поежилась.
— Чего? Ты что-то чувствуешь? — прошептала Литвинова.
— А ты что чувствуешь?
— Жуткое местечко, девки, — сказала Войцеховская. — А я была уверена, что мой хаус самый отстойный дом в городе.
— Давайте сделаем все быстрей и пойдем отсюда, — пробормотала Лера.
Дверь второй квартиры ничем не отличалась от других. Такая же черная, потрепанная временем и жильцами. За ней, скорее всего, обычная квартира, где живет учительница химии Коржина Елена Владимировна. И нет ни одной разумной причины бояться до дрожи в коленках.
— Позвоните кто-нибудь, — сказала Литвинова.
— Не надо. — Лера показала на дверь. — Здесь открыто.
Крохотная щелка между черным деревом и зеленой штукатуркой. Чья-то забывчивость? Или приоткрытая пасть в ожидании добычи?
Лера протянула руку, чтобы постучать.
— Девчонки… Подождите… — Литвинова говорила так тихо, что Лера едва узнала ее голос. — Надо еще кое-кто вернуть… Не только браслет.
Она сосредоточенно рылась в рюкзаке.
— Свистнула что-то, принцесса? — хохотнула Войцеховская. — А говорила, что в завязке…
Войцеховская не удивлялась — она злорадствовала. Литвинова не оскорблялась — ей было стыдно.
— Вы вообще о чем? — нахмурилась Лера.
— Тебя не касается! — Литвинова наконец нашла то, что искала. — Вот. Держи.
Она сунула Лере непрозрачную пластиковую папку.
— Дай сюда!
Войцеховская выхватила у Леры папку, открыла ее и вытащила тетрадь в искрящейся черной обложке.
— Да чтоб тебя! — Она разжала руки, и тетрадь плюхнулась на грязный пол.
— Зачем ты ее взяла? — прошептала Лера.
— Я хотела показать папе…
Войцеховская хмыкнула.
— И чего? Показала?
Литвинова молчала.
— Это из-за тебя за нами тащится Хозяйка! Плевать ей на браслет. Ей эта штука нужна! — Войцеховская пнула тетрадь носком ботинка. — Какая ж ты дура, Ксю. Еще хуже Смирновой.
— Ты самая умная, ага. — Лера наклонилась и быстро подняла тетрадку. Обложка все так же приятно грела, но держать ее в руках было страшно. Как будто в любой момент оттуда могло выпрыгнуть чудовище.
— Ты тоже взяла браслет!
— Так это браслет!
— Ну и что! Я же не знала, что это такое! Думала, просто исторический документ…
— Вот лучше не думай в следующий раз! У тебя фигово получается!
— Все! Заткнитесь! — рявкнула Лера. — Спасибо, Ксю.
Литвинова, вся в красных пятнах, с причудливым узором из раздражения и раскаяния над головой, удивилась.
— За что?
— За то, что отдала дневник. Теперь давайте уже сделаем это!
Лера постучала в косяк и приоткрыла дверь еще сильнее.
— Эй, есть тут кто-нибудь? Елена Владимировна?! Мы из школы!
Тишина.
— Заходим, — скомандовала Войцеховская и втолкнула Леру внутрь.
В прихожей все было гораздо симпатичнее, чем можно было ожидать. Стены, покрашенные в спокойный персиковый, на полу ковер, палка-вешалка для одежды с короткой дубленкой.
И снова никого.
— Алло, есть кто живой? — крикнула Войцеховская.
Никто не ответил. Осторожно ступая, Лера пошла по длинному узкому коридору. Вопреки ожиданиям, под ногами ничего не скрипело. Дом мог быть сколь угодно старым, но в этой квартире ремонт делали на совесть. Первой шла кухня. Никого. Только чайная чашка на столе. Дальше небольшая комната — кровать, небрежно закинутая покрывалом, шкаф с открытыми дверцами. Казалось, здесь только что кто-то был. Был и отошел, буквально на минуту. На кухню выпить чаю… или в соседнюю комнату…
Соседняя комната была в конце коридора. Поверни назад. Сейчас. Лера даже обернулась, чтобы посмотреть, кто это сказал. Но Литвинова и Войцеховская шли за ней молча, да и голос звучал не в ушах, а в голове.
Беги.
Поздно. Рука тянется в дверной ручке, девчонки дышат в спину. Не понимают, наверное, почему она медлит. А, может быть, понимают. Они тоже читали дневник. Они тоже чувствуют…
Беги.
Дверь открылась бесшумно.
А за ней была кровь.
Кровь была повсюду. На светлом полу, на стенах, на плоском телевизоре. На ковре, на письменном столе, на диване в черную клетку. На потолке. Кровь капала с люстры, которая хрустальным осьминогом раскинула щупальца над головами. Словно кто-то могучий выплеснул в комнате бочку с краской. Только это была не краска.
Пахло сладковатой гнилью, свежеразрытой землей, какими-то духами — вон, под столом валяется изящный флакон. Странно, как мелочи отпечатывались в сознании. Опрокинутый стул. Разодранный край ковра. Крупный желтый ромб на кремовых обоях, ромб в мелкую бурую крапинку. Глаз видел сначала это. И мозг сначала отмечал лишь это. Только потом, внезапно, как будто кто-то сдернул ткань, под которой прятался ужас, стало ясно, что в комнате есть кое-что еще…
Сзади закричала Литвинова. Тонко, пронзительно, как маленький ребенок. Войцеховская молчала, но Лера шеей чувствовала ее дыхание. А, может быть, это ей только казалось, потому что ее собственное дыхание — прерывистое, напряженное — заполняло сейчас мир.
Комната была вся в ошметках плоти. Лишь отдаленно в них можно было угадать части человеческого тела: несколько пальцев на торчащей косточке, половина стопы, прядь волос с кусочком свисающей кожи, похожей на ухо… Голова лежала под столом — к счастью, затылком. Спутанные темные волосы, достаточно длинные, чтобы растянуться сеткой по полу. Они шевелились — то ли от сквозняка из открытого окна, то ли из-за игры воображения, то ли потому что творилась настоящая чертовщина и голова действительно перемещалась на ножках из волос как громадный, отвратительный паук.
Комната закружилась перед глазами. Красное, бежевое, черное как стеклышки калейдоскопа — один рисунок, второй рисунок, третий… А в центре — никуда от нее не деться — голова с волосами, расползающимися как черви…
Сзади завизжали. Топот ног, хлопанье дверей. Кажется, девчонки убежали.
Лера не могла пошевелиться. Она знала, что нужно бежать. Нельзя оставаться в квартире с растерзанным трупом. Но как бежать, если у нее больше не было ни ног, ни рук? Если от нее остались одни глаза, и все, что они могли делать — это смотреть на то, как волосы мертвой женщины колышутся от сквозняка…
— Ты чего тут застряла? Полицию ждешь?
Резкий мальчишеский голос грохотнул по ушам как барабанная дробь. Лера пошатнулась. Почувствовала, что ее крепко схватили за локоть.
— Валим отсюда, Смирнова!
Медленно, постепенно вспоминая, что это такое — двигаться, Лера повернула голову…
И увидела Горелова.
Глава 10
— ТЫ СЛЕДИЛ ЗА НАМИ??? СЛЕДИЛ, ПРИДУРОК??? ГОВОРИ!!! БЫСТРО!!!
Войцеховская орала так, что стая голубей с шумом взлетела и чинно расселась на проводах, а строители, устроившие перекур на противоположной стороне площадки, все как один повернули к ним головы.
По соседству с Кроличьим переулком шла стройка, и они, удирая от дома Коржиной, забежали во двор будущей многоэтажки. Лера повалилась на бетонную плиту, держась за бок и хватая ртом воздух. Литвинова, тяжело дыша, села рядом. Войцеховская — чертова спортсменка — наступала на Горелова и вопила так, будто не бежала только что стометровку на первенство мира.
Ярость была везде — в лице, в голосе, глазах, словах и сжатых кулаках Войцеховской. Но над ней бушевал, выбрасывая багровые языки, чистый страх. Она боялась и поэтому орала. Боялась и потому была готова наброситься на Горелова с кулаками.