Литвинова улыбнулась и стала еще красивее, чем была.
Лера изо всех сил надавила несчастному мистеру Троту на нос.
— Алле, народ, вы ничего не забыли? У нас нет дневника!
Но они забыли. Улыбка Литвиновой тут же исчезла. Войцеховская ругнулась.
— Если бы ты, курица, не уронила его-
— Да не нужен вам дневник! — перебил Горелов. — То есть нужен. Но необязательно тот. Вы можете легко сделать его сами. Вы же повелительницы эмоций. Вы можете писать свою историю. Ваш дневник будет обладать теми же свойствами.
Это было так просто и логично. Так правильно. Лера выпустила наконец несчастного мистера Трота и засмеялась. Войцеховская запихала в рот последнее печенье. Литвинова захлопала.
— Тим, ты гений!
— Это не я. Это мой отец. Он часто говорил, что было здорово, если бы была не одна повелительница. А мне просто повезло встретить вас.
— Это нам с тобой повезло, — пробормотала Лера так, чтобы ее никто не услышал.
Потом они перешли на кухню и выпили еще чаю с печеньем. Даже Войцеховская, которая чай ненавидела. Даже Литвинова, которая заботилась о фигуре. Это было почти круто. Как будто они были друзьями по-настоящему. Конечно, если б Лера могла выбирать, она бы предпочла, чтобы за этим столом сидел кто-нибудь другой. Соня Ильченко. Аринэ. Антон… Но даже сейчас было неплохо. Почти.
— Можно поехать ко мне на дачу, — предложила Литвинова. — Там никого нет, забор три метра. Никаких случайных прохожих.
— Поехали, — кивнула Войцеховская. — Когда?
— Чем быстрее, тем лучше, — сказала Лера.
— Что, прямо сейчас? Я не могу, — Войцеховская отвернулась и глухо пробормотала. — Мне к пяти надо домой, с мелкими сидеть…
— У тебя же сестра в седьмом классе.
— Ага. А кроме нее еще два брата в детском саду.
Войцеховская — нянька для малышей? Кажется, мир сошел с ума.
— Ты нянчишься с младшими?
— А что в этом такого? — с вызовом спросила Войцеховская. — Ты нянчишься с большим!
Лера опустила глаза. Парировать было нечем.
— Тогда давайте завтра, — пробормотала она.
— По вторникам туда к нам приезжает уборщица — сказала Литвинова.
— Зачем?
— Мало ли. Вдруг мы захотим приехать. У мамы так бывает. Раз, и сорвались. Давайте лучше в выходные. Школу не придется прогуливать.
— Нет, ждать нельзя. Лера права, — сказал Горелов. Было так странно слышать свое имя от одноклассника. Не «Смирнова» или «эй, ну». А имя. — Надо как можно скорее. Со школой потом разберемся.
— Тогда в среду.
Они договорились встретиться в девять на вокзале. Родителям ничего не говорить, просто пойти в школу утром как обычно. Объяснения можно будет придумать потом, если им повезет. А если нет… Тогда точно никого не будет волновать их прогулы.
Они уже собрались домой и надевали куртки, когда замок входной двери заскрежетал и провернулся.
Герман!
Лера глянула на часы у зеркала. Без пятнадцати четыре. Как она могла настолько отвлечься, чтобы забыть про время?
— Твоя мама? — тихо спросил Горелов.
Лера мотнула головой. Лучше бы мама. Она поругалась бы из-за прогулянных уроков, но это такая ерунда. Мама была единицей известной, предсказуемой и потому нестрашной. А вот что сделает Герман, обнаружив дома толпу одноклассников, Лера никак не могла представить. Как минимум не обрадуется.
— Ты прогуляла алгебру, геометрию и английский, — мирно сказал Герман, как только возник на пороге.
— Я в курсе, Гер.
— Мы вместе прогуляли, — сказал Горелов.
Глаза Германа остекленели. Он увидел их только сейчас, поняла Лера, когда Горелов заговорил. Войцеховская — сидит на корточках, завязывает шнурки. Литвинова — у зеркала, застегивает шубку.
— Привет. — Литвинова помахала Герману. Наверное, первый раз в жизни.
— Что вы здесь делаете?
— Уходим, — процедила Войцеховская. Она могла сколько угодно корчить свирепую рожу. Лера четко видела: ей не по себе. Как и Литвиновой. Один Горелов по-прежнему контролировал себя, был спокоен и вежлив. Но он, в конце концов, учился в их классе только с сентября и не слышал ни одной истерики Германа.
— Отойди, Гера, — сказала Лера. — Им надо выйти.
Он посторонился, пропуская Войцеховскую. Его лицо было невозмутимо, но в настроении ярко сверкнула неприязнь.
— Пока. — Мимо прошла Литвинова.
Герман стоял, вытянувшись в струнку как часовой у Букингемского дворца, примерно с таким же выражением лица. Но от него к Литвиновой потянулись четкие, хоть и тонкие, розовые нити.
Так вот почему он не стал выступать. Потому что он обрадовался… Герман влюбился в Литвинову? Не может быть. Герману плевать на девчонок… Или нет? Он слегка повернулся, провожая ее глазами. Лера оперлась на обувную тумбочку, пытаясь обрести душевное равновесие. Какое сильное потрясение — обнаружить, что твой брат все же похож на человека.
Герман все-таки закричал, но, к счастью, когда все уже ушли, а Лера закрывала входную дверь.
— ГДЕ МОЙ ГЕЛИОТРОП?
— Говори нормально. Понятия не имею.
— Ты заходила в мою комнату? Ты трогала мою коллекцию?
— Мне что, делать нечего?
— Тогда кто заходил? В моих кварцах не хватает гелиотропа!
— Кому он нужен, Гера?
— Надо звонить в полицию. Здесь был вор.
— Не было здесь никого.
Кроме Литвиновой, которая заблудилась в коридоре. Но зачем ей — да и кому нибудь вообще в целом мире — нужен геле… гери… тьфу, этот камень Германа?
— Тогда где мой гелиотроп?
— Может, ты его куда-нибудь положил…
Но это было нереально. Герман никогда ничего не терял.
— Я звоню в полицию. — Он достал телефон.
— Давай сначала позвоним маме. Может, это она-
Идея с полицией была не очень. Никто не поедет искать его камень, Герман разозлится… да уж. Но нужно было потянуть время. Если Германа отвлечь и заболтать, был небольшой шанс, что он забудет про потерю.
— Мама не может знать, ее не было тут. А вот наши одноклассники-
— Думаешь, Литвиновой нужен твой камень?
— Почему сразу Литвиновой? Войцеховская-
Дзииинь. В дверь позвонили.
Наверное, мама. Лера выдохнула с облегчением. Мама умеет справляться с такими ситуациями гораздо лучше.
Но это был Горелов.
— Ваше? — Он протянул Лере непрозрачный темно-зеленый камень с красными пятнами.
— Ага.
— Я же говорил, его украли! А ты мне не верила. Я так и думал-
Лера вложила камень Герману в руку, втолкнула его в комнату и закрыла дверь. Герман продолжал бубнить, но через толстую деревянную дверь его бубнеж раздражал гораздо меньше.
— Герман очень трепетно относится к своей коллекции.
Горелов все еще топтался у порога.
— Извини, что так вышло. — Он говорил тихо, и Лера подошла ближе, чтобы слышать.
— Зачем ты его взял?
— Это не я.
Лера уловила неловкость, нахмурилась. Вспомнила, кто из них нечаянно забрел в комнату Германа.
— Литвинова?
Горелов кивнул. Неловкость в его эмоциях стала ярче.
— Зачем ей камень?
— У Ксю… одна проблема. Об этом никто не знает, я случайно узнал. Короче, она иногда берет вещи… чужие… Знаешь, в магазине, в гостях Я потому и не хотел, чтобы мы к тебе шли. Лучше бы к ней…
— Она ворует?
— Нет! То есть да. Это так выглядит со стороны. Но ей не нужны деньги или эти вещи.
— Ну еще бы…
— Я ее нечаянно увидел, когда мы сидели у меня. Она взяла одну вещь… Очень нужную… Вообщем неважно. Это типа болезни, не настоящее воровство. Но приходится быть начеку. Мало ли. Как сегодня.
— Понятно.
Злость неразумно подкатывала к горлу. Ее становилось все больше. Хорошо, что Горелов не мог увидеть, как она жужжит по всей прихожей словно сотня пчел, потревоженных Винни Пухом. С какой стати он так распинается за Литвинову?
— Но если честно, я рад, что она взяла этот камень.
— Почему?
— Потому что у меня был повод вернуться. Без всех.
Горелов прислонился к косяку и смотрел на Леру. Он шутил — а как иначе? Хорошо, если не издевался. Но чтобы узнать наверняка, надо было как минимум внимательно посмотреть на него, а Лера никак не могла заставить себя сделать это.
— Не сочиняй…
— Не буду. Нет смысла. Ты все равно видишь насквозь.
— Не всегда. Иногда не вижу.
— Конечно. Ведь ты на меня не смотришь.
После такого оставалось сделать только одно. Посмотреть.
Но увидеть эмоции, когда стоишь так близко, было непросто. Краем глаза Лера улавливала что-то розовое… Даже красное… Что-то очень нежное, восхищенное, что-то, принадлежащее не пойми кому, то ли ему, то ли ей…
Гораздо важней цветных нитей были его глаза. Такие необычные, такие яркие. И ресницы потрясающие — длинные, черные, густые. Как странно, что она раньше считала Горелова некрасивым. Но он красивый. Очень. Совершенно по-инопланетному, космически красивый.
— Лера…
— Тимур…
Его удивительные глаза… Так близко… Его губы…
— Пора обедать!
Дверь в комнату Германа хлопнула, пригвоздив Леру к месту. Они с Гореловым только что чуть не… Что за бред!
— Я не хочу обедать!
— Это необходимо.
— Я пойду, — сказал Тимур. — Пока.
— Пока.
Лера закрыла дверь под бормотание Германа о пользе правильных обедов. Сейчас она не смогла бы проглотить ни куска, даже если бы хотела есть. Сейчас она могла только одно.
Лера ушла к себе, сняла со стены гитару. Мелодия рвалась из души. Она не будет ничего записывать, запоминать, анализировать, вычеркивать и добавлять.
Она будет просто играть.