— Почему?
— Потому что у меня был повод вернуться. Без всех.
Горелов прислонился к косяку и смотрел на Леру. Он шутил — а как иначе? Хорошо, если не издевался. Но чтобы узнать наверняка, надо было как минимум внимательно посмотреть на него, а Лера никак не могла заставить себя сделать это.
— Не сочиняй…
— Не буду. Нет смысла. Ты все равно видишь насквозь.
— Не всегда. Иногда не вижу.
— Конечно. Ведь ты на меня не смотришь.
После такого оставалось сделать только одно. Посмотреть.
Но увидеть эмоции, когда стоишь так близко, было непросто. Краем глаза Лера улавливала что-то розовое… Даже красное… Что-то очень нежное, восхищенное, что-то, принадлежащее не пойми кому, то ли ему, то ли ей…
Гораздо важней цветных нитей были его глаза. Такие необычные, такие яркие. И ресницы потрясающие — длинные, черные, густые. Как странно, что она раньше считала Горелова некрасивым. Но он красивый. Очень. Совершенно по-инопланетному, космически красивый.
— Лера…
— Тимур…
Его удивительные глаза… Так близко… Его губы…
— Пора обедать!
Дверь в комнату Германа хлопнула, пригвоздив Леру к месту. Они с Гореловым только что чуть не… Что за бред!
— Я не хочу обедать!
— Это необходимо.
— Я пойду, — сказал Тимур. — Пока.
— Пока.
Лера закрыла дверь под бормотание Германа о пользе правильных обедов. Сейчас она не смогла бы проглотить ни куска, даже если бы хотела есть. Сейчас она могла только одно.
Лера ушла к себе, сняла со стены гитару. Мелодия рвалась из души. Она не будет ничего записывать, запоминать, анализировать, вычеркивать и добавлять.
Она будет просто играть.
Глава 13
Вторник был прекрасен.
Снег, мороз, солнце — как страница из хрестоматии по литературе. Каблуки впечатывались в хрустящий снег, улыбки появлялись на лицах сами по себе, будто кто-то включал их изнутри. Ноги пружинили, руки расслабленно болтались в такт шагам, носы ловили запахи приближающейся весны. Странное дело — в такой солнечный морозный день первым делом думается о весне. О зеленых почках, о надежде, начале.
О любви.
Сегодня я умру.
Мысль появилась ниоткуда, внезапная, четкая, страшная. И совершенно неверная — ведь никто из них не должен умереть. Никому из них не придется умирать. А если вдруг и придется, то как минимум не сегодня, а завтра.
— Ты будешь скучать по мне, Герман? Если меня вдруг не станет?
Герман замедлил шаг. Лера видела только его спину. И еще его беспокойство.
— Ты собираешься куда-то уходить? Ты говорила с мамой? Она знает?
Паника была на подходе. Лера подошла ближе, взяла брата под руку. Он нетерпеливо вырвался.
— Нет. Не собираюсь. Просто интересно.
— Странный интерес.
— От тебя заразилась.
— Интересом нельзя заразиться.
Лера засмеялась. Герман верен себе. Как всегда. Что бы он сказал, если бы знал, о чем она думает?
— Идем в школу. Мы же не хотим опоздать.
Лера обошла Германа и первой подошла к фонтану, подобрала снежный комок, кинула в каменную чашу.
— Если тебя вдруг не станет, я буду по тебе скучать, — сказал Герман.
И вслед за снежным комком в фонтан полетел камушек.
Сегодня я умру.
Первая строчка в дневнике получилась не самой жизнеутверждающей. Но в любом случае надо было с чего-то начинать.
— Пишем, Смирнова. Не сидим. У тебя и так ситуация с оценками плачевная.
На первых двух уроках Лариса дала им писать сочинение. Лера даже не стала читать темы на доске. У нее было сочинение поважнее. Дома нашлась только одна толстая чистая тетрадь — с дурацкой розовой обложкой, с единорогами, принцессами, блестками и сердечками. Такого ужаса у Леры не было даже в первом классе. Но когда вчера она рылась в шкафу в поисках подходящей тетради, мама вспомнила о том, что у нее есть это розовое чудо — подарок кого-то из учеников на день рождения.
— Не совсем в твоем стиле, — сказала мама. — Но, может быть, пригодится.
Часть блесток тут же осыпалась на стол, смешалась со светло-голубой грустью, которая окутывала маму. Мама грустила с воскресенья. Такой она пришла домой после школы, и Лера так и не отважилась спросить, видела ли она тот ролик. Ведь как обычно мама делала вид, что у нее все в порядке.
— Нравится? — спросила мама.
— Символично, — пробормотала Лера.
Мама засмеялась.
— Даже девочкам в черном нравится розовый цвет.
Она приобняла Леру, погладила по голове. Приятно было слышать мамин смех, пусть и с нотками грусти. И не стоило ей говорить, что в тетрадке розового цвета будет дневник смерти.
Дома Лера так и не смогла открыть тетрадь с принцессами. С чего начать? С уборки в тридцать седьмом? С детской площадки? С Войцеховской? Сложно было сосредоточиться. Страшно было сделать что-то не так. Но на литературе как будто лампочка загорелась в голове.
Стало ясно, с чего начинать, как продолжать. А концовку пусть сама Хозяйка пишет.
Никогда литература не проходила так быстро и полезно. Сунуть розовую тетрадь в рюкзак, сдать Ларисе тетрадь по геометрии вместо литературы, и можно было двигаться дальше. Чем быстрее закончится вторник, тем быстрее наступит среда.
Перемена была, как и вчера, полна шума и эмоций. Но в отличие от вчерашнего дня, это можно было терпеть. Вчера у нее не было цели. Сегодня ей нужно было всего лишь продержаться сутки.
— Ты сдала Ларисе не ту тетрадь, в которой писала. Я видел.
Тимур возник рядом как из ниоткуда.
— Ты за мной следил?
— Да.
Все закружилось перед глазами. Невероятным образом одно короткое «да» изменило все. Она словно вернула их назад во вчерашний день, когда они с Тимуром стояли в прихожей близко-близко. Это «да» совершило невозможное: выключило школу, одноклассников, учителей. Выключило весь мир.
Как Хозяйка.
Этой мысли хватило, чтобы головокружение прошло.
— Я писала дневник, — сказала Лера.
— Не боишься, что кто-нибудь увидит?
— Кто, например?
— Да кто угодно. Лариса. Она могла забрать тетрадь-
— Тим, ты идешь? — Мимо в обнимку прошли Антон и Аринэ.
— Нет. — Тимур даже не посмотрел в их сторону. — Лера, это очень важно. Ты не можешь писать у всех на виду!
— Не ори.
— Я не ору! Я ЗАБОЧУСЬ О ТЕБЕ!!!
Почему все замолкают именно в такие моменты? Почему бы не продолжать говорить, бегать, прыгать, спорить, смотреть свои видосики, чатиться, играть. Но нет. Целому коридору вдруг стало дело только до одного — о чем говорят Горелов со Смирновой.
— Чего ругаемся, сладкая парочка?
Войцеховская хлопнула Леру по плечу.
— Мы не ругаемся, — прошипела Лера.
— Еще скажи, что вы не сладкая парочка.
— Отстань!
— Лера писала дневник вместо сочинения.
— Круто, а я свой дома оставила-
— И правильно! Такое нельзя таскать по всей-
— Вы какую тему выбрали? — Литвинова вышла из кабинета и остановилась рядом с ними. — Я — «Месть и великодушие». Проще всего-
— Заткнись, Ксю. Кому оно сдалось, твое сочинение. — Войцеховская вскинула рюкзак повыше.
— Девчонки, я серьезно! Это не шутки. Нужно было осторожнее-
— Мы поняли уже! — Войцеховская подмигнула. — Потопали уже. Неохота слушать, как Илона орет.
Это было очень странно. Идти по школе не одной или в хвосте за Германом, а с кем-то. Войцеховская с Литвиновой шли чуть впереди, они с Тимуром сзади, но они были вместе. Им не нужно было это обсуждать, этому не стоило удивляться. Опасность связала их крепче любой дружбы. Рядом с ними — впервые в жизни — Лере было спокойно и комфортно.
— Я сяду с тобой. Ты не против?
Тимур преградил вход в кабинет истории. Лера смогла только кивнуть, с головой ныряя в удивление… смятение… радость…
Они сели на последний ряд, за обычную Лерину парту, за Германом и Федей. Голицын заулюлюкал, но его никто не поддержал. Смеяться над Гореловым не желал никто. Донникова свернула себе шею, пялясь на них. У Тимченко в прямом смысле отвисла челюсть. На них смотрели все. Задорин, Грибанов, Донникова, Свирина, Крюкова, Ильченко, Рыжкова. Аринэ. Антон…