Над фильмом работала еще одна женщина, кроме Пэт Мак-Дермотт и ассистентки режиссера, – Кэй Фриборн. Кэй была замужем за Стюартом Фриборном, и у них был сын Грейам. Все они работали на съемках гримерами. Стюарт работал гримером еще со времен немого кино, где требовалось очень много грима, потому что слов не было слышно и внешний вид актеров делал весь фильм. Мне тогда казалось, что ему около восьмидесяти, значит, на самом деле ему было пятьдесят пять – шестьдесят лет. Когда он наносил грим, то рассказывал разные истории, и можно было сидеть и греться в лучах огромных ламп. Кэй, конечно, в основном отвечала за мой макияж, потому что мы обе женщины, а в мужском мире космической фантастики нам, женщинам, нужно держаться вместе. Но Стюарт тоже иногда делал мне макияж.
У него на лице всегда сияла улыбка (на чем же еще она могла сиять?), пока он запудривал тебя с ног до головы.
– Я помню, как делал макияж Вивьен Ли в фильме «Пламя над островом», где она снималась вместе со своим будущим мужем Лоренсом Оливье. У них завязался роман на съемочной площадке, но они оба уже состояли в браке, поэтому встречались тайно, чтобы никто не застукал. И я был там, и сам был тогда молод – знаю, сейчас это уже трудно представить.
Тут я перебила:
– Ну, почему! Ты выглядишь потрясающе!
Он благодарно засмеялся и продолжил рассказ.
– Ты очень милая девушка, – сказал он, размазывая румяна мне по щеке одним из своих бесчисленных спонжей.
– Нет! Это неправда! Я не милая! Спроси любого, и тебе скажут.
– Так вот, я работал над одной только помадой мисс Ли около двух часов, потому что фильм снимали в цвете по системе «Техниколор», и губы должны были быть очень красными, а кожа немного сероватой.
Я состроила гримасу:
– Сероватой?!
Стюарт засмеялся и перешел ко второй щеке.
– Так было нужно для цветовой обработки по системе «Техниколор». Сейчас ее уже не используют, она слишком сложная.
Потом он рисовал мне кинематографические брови.
– Так вот. Два часа я старательно красил губы мисс Ли, и, представляешь, я уже заканчиваю, она готова к съемкам, и тут входит не кто иной, как его светлость. Только он тогда еще не был его светлостью, он был просто новым актером Ларри Оливье. Тогда почти все звали его Ларри, а для незнакомых людей и поклонников он был Лоренсом Оливье, восходящей звездой. Как бы там его ни звали, он ворвался, схватил ее и поцеловал. Все мои труды – пара часов, как я сказал, – насмарку, и делать было нечего, кроме как начать сначала.
Он пожал плечами:
– Ничего не поделаешь. Они были влюблены, и только это имело значение. Молодость бывает лишь однажды, так говорят. Жаль, но ничего не поделаешь.
Рекламный портрет для «Звездных войн IV».
Фото предоставлено автором.
Кэррисон
Я столько лет никому не рассказывала о нашем романе с Харрисоном на съемках первой части «Звездных войн», что даже не знаю, как рассказать об этом теперь. Пожалуй, я пишу об этом, потому что прошло уже сорок лет, и кем бы мы ни были тогда – по крайней мере, как нам казалось, – мы уже совсем другие. Если я и могла взбесить кого-то тогда, то сейчас у них уже не хватит сил беситься. А даже если бы хватило, то у меня самой уже не хватило бы сил на чувство вины, какое я могла бы испытать тридцать, двадцать или – да что там, я и десять лет назад еще не могла об этом написать.
В моей жизни не так много тайн. Многие подумают, что есть истории слишком личные и мудрее было бы о них умолчать. По крайней мере не рассказывать всем подряд.
Но Кэррисон – это что-то, о чем я лишь вскользь намекала в последние сорок лет. Почему? Почему бы не трещать об этом направо и налево, как я трещала обо всем остальном? Может, это единственное, что я хотела оставить себе, – точнее, себе и Харрисону? Не знаю. В любом случае, есть же правила, по которым нужно рассказывать либо умалчивать об интрижках, разве нет? Хотелось бы думать, что эти правила только для мужчин. И Харрисон справился с тем, чтобы никому не рассказывать свою половину истории. Но только потому, что справился он, я не собираюсь справляться сама. Сначала долго слышишь слово «мама», а потом становишься просто родителем.