Глава 5
Звезды были похожи на погнутые монеты, разбросанные кем-то в небе. Замирая в вечерних звуках большого города, Зина стояла на Ришельевской.
Это был самый глупый, мужественный, стоящий, безрассудный, сильный, тупой, отчаянный, трусливый, смелый… какой там еще?… поступок в ее жизни. Чтобы понять это, она не спала всю ночь — ночь бессонной муки, шагов по комнате и бешеной пляски мыслей, бьющих в ее мозг как породистые скакуны. Они затоптали ее своими копытами. Выжить было сложно. Но она смогла. Жажда жизни оказалась сильней. Потрясения последних двух дней — Виктор в городе и известие о смерти старушки-библиотекаря — пробудили в душе Крестовской простую истину: сдаться, отступить, потерять жажду жизни да и саму жизнь — очень просто. Это не требует ни решимости, ни особого мужества. А вот выжить, не сломаться, не сдаться вопреки всему — на это способен не каждый. Это только единицам под силу. И Крестовская решила стать такой единицей.
Завернувшись в любимую старую шаль, протертую до дыр, она расхаживала по полутемной комнате, едва освещенной светом тусклого ночника, и думала о смерти библиотекарши.
Зина не сомневалась ни секунды, что старушку убили. Как? Скорей всего, с помощью какого-то яда. Если бы она делала вскрытие, то попыталась бы определить точно. Но это не так просто сделать. Каждый яд вызывает определенные химические реакции, и чтобы их выделить, надо их знать. А это не всегда удается даже опытным специалистам-токсикологам. Зина же давала себе отчет, что не была таким уж специалистом. Поэтому вскрытие тоже представляло сложность.
Но во время вскрытия можно было определить другое — путь, по которому яд попал в организм. Если на теле есть следы уколов — пусть даже одна крошечная точка в месте, не подходящем для укола, — царапины, трещины на коже, это значит, что яд попал путем инъекции прямиком в кровь. Тогда эффект сильней.
Яд мог попасть в организм и через нос — тогда оказались бы повреждены слизистые, они сохранили бы следы вещества. И через рот — с едой, таблеткой. Тогда — содержимое желудка, кишечника. И опять-таки — слизистые оболочки. Вот это Зина уж точно смогла бы определить.
Но никто не даст ей сделать вскрытие. Прежние связи потеряны. Даже Бершадов не вспоминал о ней очень долго. Это хорошо, но…
Жаль, что никто не даст ей заниматься делом о смерти старушки. Это могло бы отвлечь ее от дурных мыслей о Викторе Барге. А мысли эти преследовали Зину все время. Как наглые, непрошеные гости, они лезли в распахнутое окно ее души…
Виктор не хотел ее видеть. Значит, она не пойдет к нему стоять под окнами на Ришельевскую. Для взрослой, уважающей себя женщины такое поведение смешно. Если мужчина не сделал попытки ее найти — этого человека стоит забыть. Нельзя унижать себя напрасно. Караулить Виктора возле дома — значит себя не уважать.
И Зина, расхаживая по комнате, уговаривала себя быть порядочной женщиной, сохранять собственное достоинство, играть по правилам, не навязываться тому, кто ее не любит…
И только перед рассветом к ней пришла крошечная, спасительная мысль. А, собственно, быть порядочной женщиной — что это такое? И какая особая порядочность заключается в отказе от своей любви? И если попытаться бороться за свою любовь — сразу можно перестать быть достойным и порядочным человеком?
Кто навесил эти глупые, ничтожные ярлыки? Почему нельзя в голос заговорить о своих чувствах и попытаться выяснить — любит тебя человек или нет? Разве это не лучше, чем, сохраняя мнимое достоинство, таскаться по комнате, выстраивая вокруг себя стены, ограждающие душу черной, застывшей мерзлотой мертвой надежды, которая иногда бывает страшней самого жестокого горя. Недаром говорят: горе можно пережить, а ложную надежду — нет.
Но, собравшись, Зина все же прогнала от себя эту мысль и пошла на работу. Весь день она вела занятия как в полусне. Даже студенты заметили, что с ней происходит что-то не то. Вернувшись домой, поужинала и твердо решила навсегда забыть Виктора Барга. И никогда больше не ходить на Ришельевскую.
Через полчаса она уничтожила в себе слова «навсегда» и «никогда». А еще через 20 минут поступила как женщина, впервые решившая вычеркнуть из своей жизни жесткие рамки правил — оделась и пошла на Ришельевскую. И по дороге, спеша в уже наступившей темноте, поняла, что это решение было самым правильным в ее жизни.
Лучше быть убитой сразу. Можно либо умереть, либо выздороветь. Это гораздо лучше, чем медленно отравлять себя, умирая от угара лживой надежды. Ведь противоядия от такого нет.