Часто воображая подобные представления, в этот вечер я специально не отходила от окна – из которого прекрасно было видно общий пейзаж города. Именно с этого расстояния были видны чудеса: чувствовалось незримое присутствие М.Ю.Лермонтова; вот, казалось бы, он шел вдоль горного ручья, начинающего свой путь от мраморных колонн. Из глубины аллеи к нему будто приближалась молодая дама. И вдруг на его лице вспархивало в высоту удивление, вперемешку с дежавю: он видел девушку из своей московской юности. И молодость словно расцветала в его душе. "Додо!" – чуть не воскликнул он от неожиданности. Но к сожалению, теперь это была не Додо Сушкова, девушка-поэтесса, а графиня Ростопчина. Уже несколько лет как Додо вышла замуж за сына бывшего московского генерал-губернатора богача Ростопчина. Это был примитивный, грубый человек.
Мгновенно вспомнилось ему, как танцевал он с Додо на детских вечерах, как посвящал ей стихи…Вспомнил и заветную тетрадь Додо. Тетрадь ходила по рукам среди передовой молодежи. Там было "Послание страдальцам" – сосланным декабристам. Пятнадцатилетняя поэтесса обращалась к "изгнанникам", "заступникам свободы". Неожиданные воспоминания, нахлынувшие на Лермонтова, и на меня, в одно мгновение отступили. Мне пришла в голову новая мысль – скорее всего, именно эта встреча, которую я будто сама увидела в Ресторации, сильно повлияла на молодого поэта. Ведь не зря, эти воспоминания он потом перенесет на страницы своего недописанного романа "княгиня Лиговская", а затем и на страницы "Героя нашего времени". Так, незапланированная встреча с своей юностью задела за живое поэта, положила начало великому и прозаическому.
На следующий день, оправившись от пережитых вечером впечатлений, я решила направиться в место, в котором писатель, спустя долгие годы работы над романом, начал историю своего героя. Первым местом, чьим посетителем стал Печорин – оказывается Елизаветинский, или, как его тогда называли кислый серный источник. Именно в нем происходит завязка произведения: "…воздух свеж и чист, как поцелуй ребенка: солнце ярко, небо сине – чего бы, кажется, больше? – зачем тут страсти, желания, сожаления… Однако пора. Пойду к Елизаветинскому источнику: там, говорят, по утру собирается все водяное общество…"
Побродив под полукруглыми арками Елизаветинской-Академической галереи, я с удовольствием вернулась в тень поросших рядом виноградников, и по маленькой тропке, пустилась дальше в свое литературное путешествие. Ноги привели меня к еще одному гроту, тесно связанному с поэтом и названному в его честь "гротом Лермонтова". Эта пещера, пахнувшая в меня свежестью и холодом, в отличие от грота Дианы имеет природное происхождение. Именно в этом гроте скрывались от любопытных глаз Печорин и Вера: "я углубился в виноградную аллею, ведущую в грот…подошел к самой пещере. Смотрю: в прохладной тени его свода, на каменной скамье сидит женщина…Я хотел было уже вернуться, когда она на меня взглянула. "Вера!", – воскликнул я невольно…"
Я выхожу из грота и устремляю взор вдаль, также, как когда-то устремлял его и Печорин на страницах романа разглядывая сверкающий Пятигорск. «Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у подножья Машука: во время грозы облака будут опускаться до моей кровли… Уже сейчас, на западе от грота пятиглавый Бештау синеет, как «последняя туча рассеянной бури»; на север поднимается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона; на восток смотреть веселее: внизу предо мною пестреет чистенький, новенький городок, шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа, – а там дальше, – амфитеатром громоздятся горы все синее и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начиная с Кавказа и оканчиваясь двуглавым Эльбрусом…». Именно такая картина предстала перед молодым офицером Григорием Александровичем Печориным, в первые дни пребывания последнего на Кавказе. Таким же мы видим Пятигорск и сегодня в дружной компании лермонтовских полотен и героев.
Глава пятая
Город, в котором невольно заканчиваются все романы
За окном вновь спешат облака. Сегодня я наконец отправилась в город, который М.Ю.Лермонтов любил не меньше, чем Пятигорск. Так, в начале августа 1837 года Лермонтов переехал заканчивать курс лечения в Кисловодск. Листаю дневниковые записи поэта, и нахожу в них одну, посвященную солнечному городу: "воздух Кисловодска располагает к любви, … здесь бывают развязки всех романов, которые когда-либо начинались у подошвы Машука. Здесь все дышит уединением, здесь все таинственно…" В этой я тотчас убеждаюсь, наблюдая за меняющимся пейзажем из окна машины. Вижу горы, покрытые щедрой зеленью, скалы с обрывами, ущелья, овраги…И теперь понимаю, почему так красочен и привлекателен лермонтовский пейзаж. Он не может не восхищать, ведь срисован поэтом с натуры.