Выше уже говорилось, что Зайн ал-Абидин, подобно его единомышленникам Малкум-хану и Талибову, возлагал преувеличенные надежды на просвещение; развитие прессы и критики, по его глубокому убеждению, могло послужить чуть ли не главным двигателем прогресса общества. В соответствии с этим он искренно верил в могучую силу литературы. Во второй части своего романа он писал: «Недостатки были в каждой стране, и еще более серьезные, чем в Иране, однако все они были устранены благодаря свободе слова. Русский Пушкин, француз Вольтер, англичанин Джон Стюарт [Милль] только и занимались тем, что отыскивали и вскрывали недостатки».[255] В этом же Зайн ал-Абидин видел и свою задачу: «Льщу себя надежной, что уважаемые читатели, взглянув беспристрастно на эти страницы, загорятся благородным стремлением уничтожить все недостатки, порочащие их родину...» (стр. 223).
Предъявляя столь высокие требования к печатному слову, Зайн ал-Абидин с особой остротой критиковал персидские газеты за их трусость, угодливость, пресмыкательство перед деспотическим режимом. Он едко высмеял Шамс аш-Шуара Суруша[256] и Каани[257] за то, что они развращали общество своей льстивой поэзией. Характерно, что, критикуя иранских поэтов, Зайн ал-Абидин одновременно ратовал за коренное изменение назначения поэзии, ее отношения к жизни. Он призывал поэтов обратиться к проблемам, которые, по его мнению, являлись действительно острыми и важными для общества. Одной из таких проблем было развитие национальной промышленности. «Сегодня затих тот базар, где продавались “змеи-локоны” и “гиацинты-чолки”, — иронизируя над традиционными поэтическими образами, пишет Зайн ал-Абидин, — исчезли “талии, тонкие как волос”, сломался “лук бровей”, и глаза, подобные глазам газели, не трепещут перед этим луком. Пришло время говорить об угле из шахт вместо того, чтобы славить “родинку у губ”. Хватит твердить о “станах, подобных кипарису”, — слагай песни о соснах и ореховых деревьях Мазандерана! Отпусти “полу сереброгрудых красавиц” и воспой лоно рудников с железом и серебром! Сверни “ковер пиров и увеселений” — разверни отечественное ковроткацкое производство! Сегодня время наслаждаться звуком железнодорожных свистков, а не соловьиными трелями в роще. Оставь мутящее разум вино бесстыжему виночерпию — позаботься о прогрессе и расцвете отечественной виноторговли. Безнадежно устарели притчи о свече и мотыльке — так рассказывай о создании фабрики стеариновых свечей! Предоставь влюбленным болтовню о “сахарных устах” — начни песни о сахарной свекле!» (стр. 121).
Выдвигая типично буржуазную программу возрождения страны, призывая к объединению купцов в торговые компании, к созданию акционерных обществ, к разработке природных богатств, к строительству железных дорог, заводов и фабрик, к ограничению иностранного капитала и покровительству отечественному, Зайн ал-Абидин был искренне убежден в том, что защищает интересы всего народа, о чем он сам неоднократно упоминал в романе. И действительно, в этом он был похож на буржуазных просветителей других стран, которые выступали в условиях зачаточных или незрелых капиталистических отношений. Разъясняя характер идеологии русского просветителя-буржуа Скалдина, В. И. Ленин писал: «Нельзя забывать, что в ту пору, когда писали просветители XVIII века (которых общепризнанное мнение относит к вожакам буржуазии), когда писали наши просветители от 40-х до 60-х годов, все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом и его остатками. Новые общественно-экономические отношения и их противоречия тогда были еще в зародышевом состоянии. Никакого своекорыстия поэтому тогда в идеологах буржуазии не проявлялось; напротив, и на Западе и в России они совершенно искренно верили в общее благоденствие и искренно желали его, искренно не видели (отчасти не могли еще видеть) противоречий в том строе, который вырастал из крепостного».[258]
Зайн ал-Абидин не был ни политическим деятелем, ни теоретиком, поэтому он не имел стройной политической программы. Живя в России, он мог читать на русском языке различные социологические работы, которые безусловно способствовали формированию его взглядов в этой области. В его романе мы находим, например, повторение модных во второй половине XIX в. социологических воззрений позитивиста Спенсера. Сочинение последнего «Основания социологии», в котором проводится аналогия между устройством государства и человеческим организмом, а функции различных классов и сословий сравниваются с функциями органов человека, в последней четверти XIX в. было доступно в России широкому кругу читателей, в том числе автору «Путешествия Ибрахим-бека». Плоскую и апологетическую по отношению к буржуазному обществу теорию Спенсера Зайн ал-Абидин, конечно, воспроизводит с известными изменениями, приноравливая ее к условиям и традициям мусульманской страны. Неслучайно многие рассуждения такого рода восходят к произведениям персидских и арабских классиков, которые в свою очередь заимствовали их у древнегреческих философов.
256
Мирза Мухаммад Али (поэтический псевдоним Суруш) — поэт середины XIX в. жил в Тебризе, при дворе наследника престола Наср ад-Дина. Писал в основном хвалебные оды — касыды в вычурном стиле, подражая старым мастерам и добиваясь оригинальности введением в стихи невероятных образов, зачастую доходивших до нелепости.
257
Хабибуллах Фариси (поэтический псевдоним Каани, 1807 — 1854) родился в Ширазе. Был человеком, широко образованным для своего времени. Последние годы жизни провел в Тегеране при дворе Али Кули-мирзы, младшего сына Фатх-али-шаха. В своих касыдах, написанных в честь шаха и вельмож, достиг высокого поэтического совершенства. Писал и острые сатиры на нравы, зачастую впадая в циничный тон. Был последним блестящим представителем придворной поэзии.