Мы ехали долго и наконец приблизились к русско-иранской границе, которая проходит возле Туса.[67] Вокруг Ашхабада русские построили красивые и высокие здания, расставили везде пограничные посты и караулы. Нас задержали на полчаса для проверки и отметки паспортов, а затем дали разрешение на проезд. Через десять минут мы подъехали к какому-то месту, где было множество разных знаков и указателей. Возница сказал, показав рукой:
— Вот здесь Иран, а там Россия.
Я приказал, чтобы он остановился, так как мне надо было сойти. Он, не постигая истинной причины этого, сказал:
— Потерпите немного, вода близко — там и оправитесь. — Мне нужна не вода, а земля, — отвечал я.
Он остановил лошадей. Я сошел и, взяв горсть этой святой земли, поцеловал ее, вдохнул ее запах и прижал к своим глазам со словами:
— О, дорогая святыня, драгоценнейший бальзам моих страждущих глаз! Хвала господу, что наступил день увидеть тебя и осветить свой взгляд лицезрением тебя. Ты — прибежище всех нуждающихся, ты — место успокоения моих предков, ты взлелеяла меня в своей нежной колыбели, взрастила меня в ласке и величии. Чем мне отплатить тебе, кроме беззаветной любви, но разве это не высокая и не великая плата? Ибо закон святейшего ислама — да будут над ним лучшие молитвы и да вознесутся к нему прекраснейшие приветствия! — говоря о благодарности, положил краеугольным камнем веры любовь к тебе. Что еще сказать в похваду тебе такое, что было бы достойно твоей святости?
Волнение перехватило мне горло и невольные слезы брызнули из моих глаз на священную землю. Я дал волю сердцу и заплакал слезами радости, и мнится мне, что счастье, кое я испытал в тот миг, останется жить в моем сердце до самых последних дней моего существования!
Возница глядел на меня во все глаза и, наконец, сказал: — Да будь благословен хаджи-заде![68] Сколько уж лет я проезжаю здесь, но в первый раз вижу человека, который бы так чтил землю своей родины. У меня даже сердце защемило. Я сам родом из Ганджи. Вот как и ты, всей душой привязан к родным местам, но наша страна пришла в полный разор от нерадения наших хозяев. Теперь, как говорят, вместо призыва муэззина[69] слышен звон колокола. Что поделаешь? Если бы правительство Ирана было стоящим правительством, то были бы у нас и законы, и порядки, и равенство, и народ не продавали бы губернаторам по цене скота. Вот тогда бы и не надо было нам терпеть власть чужеземцев и все иранцы вернулись бы в Иран.
— Скажи, дядюшка, как твое имя? — поинтересовался я.
— Аббас.
Я похвалил его, и мы тронулись в путь, тая в сердце тысячи радужных надежд.
Минут через десять мы увидели какую-то жалкую лачугу; возле нее под палящим солнцем сидели несколько человек и курили кальян. Один из них крикнул:
— Эй, земляк, предъяви билет!
Извозчик пояснил нам, что это иранские чиновники, которые собирают деньги за паспорта. Я вышел и приветствовал их, но ответа не получил.
Один из них спросил:
— Сколько вас?
— Вы же видите, — сказал я, — что нас двое, а не больше. Что за расспросы?
— Давайте два тумана, — крикнул он.
Я молча отдал деньги, и он, сказав: «Поезжайте с богом!», пропустил нас. При этом он даже не взглянул на наши паспорта и не сделал в них никакой отметки. Мы поехали дальше, дивясь этому.
К вечеру мы прибыли в маленькую деревню и, отдохнув в ней до полуночи, двинулись дальше.
Поутру фарсангах в двух от города мы увидели несколько сеидов, сидящих на земле. Нам объяснили, что эти господа собираются здесь для того, чтобы сопровождать паломников и зарабатывать на этом.
В один миг они окружили нас и начали громко кричать, приглашая за собой. Мы договорились с одним из них; потом расположились на берегу ручья, совершили омовение и намаз и выпили чаю. Юсиф Аму приготовил с помощью аги сеида немного плова, и мы, позавтракав, двинулись дальше. Ага сеид сидел в коляске рядом с нами. И вот, наконец, через полчаса перед нашим счастливым взором засверкали благословенные купола священной гробницы,[70] которая является частицей Каабы[71] и провозвестницей рая.
Дважды мы выходили из коляски и читали молитву паломников и наконец в величайшем волнении вступили в этот святой град.
Тут прежде всего мы направились в дом аги сеида, где нам отвели комнату. Мы сложили свои вещи, отобедали, потом, захватив узелки с рубашками, бельем и всякой всячиной, отправились с Юсифом Аму и агой сеидом в баню, дабы помыться, переменить одежду и достойно предстать пред священной гробницей.
Войдя в баню, мы чуть не задохнулись от запаха гниющей воды. Яма, наполненная смрадной жижей, носит название «бассейн», или иначе «курр».[72] Вода в этом водоеме от грязи приобрела цвет павлиньего пера, а отвратительный запах ее кружил голову.
72
Курр — объемная мера воды, равная кубу, сторона которого три с половиной пяди. По взглядам мусульман-шиитов, такое количество воды (но не меньше) уже не становится нечистым от соприкосновения с нечистым предметом, а более того — само очищает его.