Теперь вернемся к Ибрахим-беку и его переживаниям. От радости у него перехватило горло, он тихо прошептал:
— Да стану я жертвой за шаха! Садр-азам тоже великий и ревностный человек — да хранит их обоих господь!
Несчастный так возликовал от этих вестей, что и описать невозможно. Хаджи Карим Исфахани, между тем, дочитав письмо, поднялся и сказал:
— Простите, у меня дела. Разрешите мне уйти. Ибрахим-бек от полноты сердца воскликнул:
— Куда же вы, Карим-ага, ведь время обеда! Пойдемте, что-нибудь перекусим, мы ведь оба проголодались.
— Нет, благодарю вас, — стал отнекиваться хаджи Карим, — мне надо идти — много дел. Даст бог, увидимся в другой раз. До свидания!
С этими словами он удалился.
Ибрахим-бек, заплатив за кофе и кальян, вышел на улицу. От радости он не знал, что предпринять, куда пойти. Без всякой цели он подозвал извозчика, сел в коляску и, не указывая направления, приказал: «Езжай!». Извозчик гнал так быстро, что вскоре они очутились на окраине города. Тогда извозчик осведомился:
— Господин, куда прикажете ехать?
— Поезжай, поезжай, — ответил Ибрахим-бек.
После продолжительной прогулки, уже на закате солнца, без завтрака и обеда Ибрахим-бек вернулся домой в самом радушном настроении и тотчас же направился в библиотеку. Там он взял «Историю Надир-шаха» и начал читать описание похода в Индию. От этого радость его еще более возросла.
Вошла мать и спросила:
— Сынок, где ты сегодня обедал? Я тебя весь день прождала.
— Матушка, — ответил Ибрахим, — я ничего, не ел, но мое сердце так полно, что не ешь я десять дней, и то не почувствовал бы голода.
Лишь сам Ибрахим-бек знал, как велика была его радость в тот вечер.
На следующее утро, совершив поскорее обычные обряды, он вышел из дома с мыслью встретить кого-нибудь из своих друзей и побеседовать с ним о вчерашнем письме хаджи Карима, чтобы и на сегодня продлить свое удовольствие; ведь рассказать об удовольствии — это значит хоть наполовину испытать его снова.
Случилось так, что он никого не встретил и решил поискать хаджи Карима. Но сколько он ни ходил из одной кофейни в другую, нигде не мог его найти. Со своей стороны хаджи Карим Исфахани хорошо понимал, что номер его удался и что Ибрахим будет искать его. Поэтому в этот день ради скорейшего достижения цели он не выходил из дома.
Бедному Ибрахим-беку за весь день не удалось найти ни одного сочувствующего, с которым он мог бы поделиться переполнявшей его радостью.
Волей-неволей пришлось ему к вечеру вернуться домой. После намаза и ужина он еще немного почитал, а на следующий день, выйдя из дома, он, по своему обыкновению, сразу направился в большую кофейню на площади Мухаммад Али-шаха.
Было около полудня, когда появился прятавшийся хаджи Карим и увидел, что Ибрахим-бек сидит один. Словно бы не заметив его, хаджи хотел пройти мимо, но Ибрахим-бек в крайней поспешности позвал:
— Хаджи, хаджи!
Хаджи Карим, почувствовав, что случай ему благоприятствует, обернулся и поздоровался с Ибрахим-беком.
— Дорогой хаджи, куда же вы идете? — спросил Ибрахим-бек.
— Да вот здесь неподалеку у меня одно дело.
— Сделайте милость, посидите со мной, выпьем кофе.
— Никак не могу, нужно идти.
— Что за спешка, баба,[47] присядьте пожалуйста!
— Право, не могу.
— Дорогой хаджи, я отлично знаю, что у вас нет ни магазина, ни должности, ни службы, так что это за уловки?
— Вы справедливо изволили заметить, что у меня нет определенных занятий, однако есть одна причина, которая поважнее всего.
Тогда Ибрахим-бек, удерживая хаджи за полу кафтана, стал просить:
— Присядьте же, скажите, что это за причина?
— Дело в том, что я задолжал одному неотесанному арабу, а мне в свою очередь должен другой человек, и он обещал мне отдать деньги в начале следующего месяца. Вышло так, что я свой долг должен вернуть сегодня к вечеру, а денег-то и нет. Араб где-то здесь поблизости от этой кофейни, и раз денег при мне нет, я боюсь, что этот проклятый, увидев меня, начнет посреди улицы браниться и требовать долг. И вам будет неловко, и я опозорюсь. На улице, куда ни шло, можно еще замешаться в толпе торговцев, но здесь такой возможности нет. Стоит ему только войти сюда, он увидит меня еще издали, и тогда, уноси ты мои ноги — быть скандалу!