Особенно поразительно это может показаться потому, что образование они получили примерно одинаковое; ни тот, ни другой не испытал своего мужества, читая описание бури у Вергилия, который писал вдохновенно, однако сомневаюсь, что наш капитан не превосходил его в этом смысле.
К вечеру ветер, который не переставал дуть с северо-запада, опять посвежел, да так сильно, что мыс Финистер по сегодняшним наблюдениям как будто сдвинулся на несколько миль к югу. Теперь мы действительно шли или, вернее, летели под парусами, делая чуть ли не десять узлов в час; капитан в своем неистребимом благодушии объявил, что в следующее воскресенье пойдет в церковь в Лиссабоне, потому что ветер не подведет, и на этот раз все мы твердо ему поверили. Но факты опять ему противоречили: вечером снова наступил штиль.
Но тут, хотя путь наш замедлялся, мы были вознаграждены такой сценой, какой и не увидишь, не побывав в море, и не представишь себе ничего подобного ей на берегу. Мы сидели на палубе, и женщины с нами, в самый тихий вечер, какой только можно вообразить. Ни облачка не было в небе, все наше внимание поглотило солнце. Оно садилось в неописуемом великолепии, и пока горизонт еще сверкал его славой, глаза наши обратились в другую сторону и увидели луну, которая как раз была полной и поднималась, являя собой второе, что показал нам творимый мир. По сравнению с этим мишурный блеск театров или роскошь королевского двора даже детям показались бы неинтересными.
Мы ушли с палубы лишь поздно вечером, так приятна была погода и так было тепло, что даже мои застарелые недуги почувствовали перемену климата. Зыбь, правда, еще продолжалась, но это было ничто по сравнению с тем, что мы уже перенесли, и чувствовалась она на палубе гораздо меньше, чем в каюте.
Пятница. Штиль продолжался, пока не поднялось солнце, а тут поднялся и ветер, но, на наше горе, дул он с неудобной для нас стороны: он дул с Ю-Ю-В, это был тот самый ветер, которого Юнона просила бы у Эола, если бы Эней, находясь в наших широтах, держал путь в Лиссабон.
Капитан принял самый меланхоличный вид и опять выразил уверенность, что заколдован. Он весьма торжественно заявил, что дело идет хуже и хуже, потому что ветер с носа – это хуже, чем полное безветрие. Если бы мы пошли тем курсом, какой этот ветер подсказывал нам, мы двинулись бы прямо в Ньюфаундленд, не уткнись мы прежде в Ирландию. Избежать этого можно было двумя путями: во-первых, зайти в какой-нибудь порт в Галисии,[106] а во-вторых, подвигаться к западу, по возможности не пользуясь парусами; вот этот второй путь наш капитан и выбрал.
Что до нас, несчастных пассажиров, мы были бы рады любому порту. У нас кончились не только свежие припасы, если не считать изрядного количества старых уток и кур, но даже и свежий хлеб, остались только морские сухари, а их я не мог разгрызть. Вот таким образом впервые в жизни я узнал, что значит остаться без куска хлеба.
Ветер, однако, оказался не таким злодеем, как мы опасались: он остывал вместе с солнцем, смягчился с приближением луны и опять стал для нас благоприятным, хотя дул так нежно, что по наблюдению следующего дня мы оказались чуть южнее мыса Финистер. Нынче вечером в шесть часов он, весь день такой мирный, резко усилился и, сохраняя нужное нам направление, погнал вперед по семь узлов в час.
Сегодня мы видели парус, единственный, как мне сказали, за весь переход по заливу. Я упоминаю об этом потому, что одна вещь мне показалась немного странной: хотя парус был так далеко, что я мог только сказать, что это корабль, матросы каким-то образом определили, что это бриг и что он идет в какой-то порт в Галисии.
Воскресенье. После молитв, которые добрый наш капитан прочитал на палубе явственно слышным голосом, мы оказались на 42oшироты, и капитан объявил, что ужинать мы будем в виду Опорто. Ветра у нас в тот день было маловато, но так как дул он для нас как по заказу, мы возместили этот недостаток парусами, подняли все до последнего лоскута. Делали мы всего четыре мили в час, но таким беспокойным аллюром, все время переваливаясь с борта на борт, что я настрадался за все путешествие. Растряс все мои потроха. А день был ясный, безмятежный, и капитан, очень довольный жизнью, твердил, что не запомнит такого приятного дня в море.
Ветер дул так весело, что всю ночь мы делали по шесть с лишним узлов в час.
Понедельник. Утром наш капитан решил, что мы достигли широты 40oи очень скоро начнутся Берлинги, как они значатся на морских картах. Мы добрались до них в пять пополудни, это была первая земля, которую мы увидели после Девоншира. Это – множество мелких скалистых островков, недалеко от берега, только три из них видны над водой.
Здесь португальцы держат нечто вроде гарнизона, если можно это так назвать. Состоит он из злодеев, которых ссылают сюда на определенный срок за разные провинности. Такую политику они могли перенять у египтян, как о том пишет Диодор Сицилийский. Этот умный народ, не желая допустить падения нравов от предосудительного общения, построил город на Красном море и выпроводил туда большое число своих преступников, предварительно пометив их несмываемым знаком, чтобы они не вернулись и не смешались с благонадежной частью граждан.
Эти скалы расположены милях в пятнадцати к С-3 от мыса Роксент, или, как его чаще называют, Лиссабонского утеса, который мы прошли рано утром следующего дня. Ветер, правда, пригнал бы нас туда и раньше, но капитан не торопился. Гора эта очень высокая, расположена на северной стороне реки Тахо, которая начинается выше Мадрида в Испании, скоро делается проходимой для мелких судов и впадает в море милях в четырех ниже Лиссабона.
На вершине этой горы стоит уединенная хижина, обитель отшельника, которой теперь владеет один англичанин, ранее – хозяин корабля, торговавшего с Лиссабоном; сменив свою религию и свой образ жизни – последний, во всяком случае, был не из лучших, он удалился в это место замаливать грехи. Сейчас он очень стар, живет в этой хижине уже много лет и все это время получает от королевской семьи кое-какое вспомоществование; особенно к нему благоволила покойная вдовствующая королева, чье благочестие не жалело ни трудов, ни расходов, лишь бы кого-то обратить; она, говорят, любила повторять, что спасение одной души вознаграждает ее за старания всей жизни.
Здесь мы дождались прилива и имели удовольствие обозревать местность, земля которой в эту пору года в точности похожа на печь для обжига кирпичей или на поле, где траву сгребли и подожгли, а точнее – опалили костерками, чтобы удобрить землю. Эта картина, может быть, больше, чем какая-нибудь другая, исполнит англичанина гордости и радости за свою страну, с которой по изобилию зелени не сравнится никакая другая. А еще здесь не хватает больших деревьев: на много миль вокруг не увидишь ничего выше куста.
Здесь мы взяли на борт лоцмана, и он, первый португалец, с которым мы говорили, явил нам пример благоговейного повиновения, с каким все нации относятся к собственным законам. Хотя здесь подсудно и карается смертью помочь человеку сойти на берег с иностранного корабля до того как он был осмотрен и каждого прибывшего на нем повидал инспектор по здоровью, как их здесь именуют, этот благородный лоцман за очень скромное вознаграждение на веслах доставил португальского монаха на берег, потому что дальше тот не решался плыть, а рискнув здесь высадиться, достаточно доказал свою любовь к родине.