Выбрать главу

В Тахо мы вошли только в полдень, миновали несколько старинных замков и других зданий, больше похожих на развалины, и подошли к замку Белен, откуда открывается прекрасная панорама Лиссабона, до него отсюда всего три мили.

Здесь нас приветствовал пушечный выстрел, означавший, что дальше нам ходу нет, пока мы не выполним некоторые процедуры, чего законы этой страны требуют от всех кораблей, прибывших в этот порт. И мы бросили якорь и стали ждать таможенных чиновников, без чьих удостоверений ни один корабль не имеет права следовать дальше.

Здесь-то нас и посетил один из упомянутых выше инспекторов по здоровью. Он отказался подняться на корабль, пока все прибывшие не выстроятся на палубе и не будут лично им осмотрены. Тут произошла небольшая заминка из-за меня, потому что поднять меня из каюты на палубу было хлопотно. Капитан высказался в том смысле, что меня можно освободить от этой обязанности, что будет вполне достаточно, если инспектор, в чьи обязанности входило посетить каюты, осмотрит меня там. На это инспектор возразил, что не может пренебречь своим долгом. Когда ему объяснили, что я хромаю, он властно крикнул: «Тогда пусть его принесут!» – и приказ этот был без замедления выполнен. Он и правда был человек большого достоинства и редкостной добросовестности в исполнении своих обязанностей. То и другое тем более поразительно, что жалованье его – неполных тридцать английских фунтов per annum.[107]

До того как один из этих инспекторов посетит корабль, никто не может, не нарушая закона, подняться на него и никто из прибывших не может с него сойти. Тому я видел удивительный пример. Мальчика, о котором я упоминал в числе наших пассажиров, здесь встретил отец. Узнав, что прибыл наш корабль, он тотчас примчался на лодке из Лиссабона в Белен, так не терпелось ему обнять сына, которого он не видел несколько лет. Но когда он поравнялся с нашим кораблем, ни отец не посмел подняться, ни сын спуститься, потому что инспектор по здоровью еще не побывал на борту.

Иных моих читателей, возможно, восхитит крайняя осторожность мероприятий, рассчитанных на охрану этой страны от заразных болезней. Другие же, вероятно, сочтут их слишком формальными и мелочными и не нужными в полосы совершенно спокойные, не то что в периоды опасности. У меня на этот счет нет своего мнения, замечу только, что я не видел места, где путешественнику было бы так сложно сойти на берег. Как все такие дела с начала до конца – одна форма, так и от этих порядков один прок – дать возможность низким и подлым людишкам быть либо грубо назойливыми, либо откровенно продажными, смотря по тому, что они предпочитают удовлетворить: свое самолюбие или свою скупость.

В том же духе и полномочия некоторых других здешних чиновников, например, отбирать весь табак, и нюхательный и курительный, привезенный из-за границы, даже если он предназначается для личного пользования привезшего во время его пребывания здесь. Проделывается это очень нагло, и поскольку поручено всякому отребью, то и скандально: под предлогом поисков табака они норовят украсть все, что плохо лежит, так что когда они явились на наш корабль, наши матросы обратились к нам на языке Ковент-Гардена: «Просим вас, джентльмены и леди, берегите шпаги и часы!» В жизни я, кажется, ничего не видел равного тому презрению и ненависти, какое наши честные матросы выказывали этим португальским чиновникам.

В Белене похоронена Екатерина Арагонская, вдова принца Артура, старшего сына нашего Генриха VII, позднее жена Генриха VIII, с которой он развелся. Рядом с церковью, где покоятся ее останки, большой монастырь ордена святого Иеронима, один из красивейших архитектурных памятников во всей Португалии.

Ночью, в двенадцать часов, когда наш корабль уже посетили все необходимые лица, мы воспользовались приливом и, добравшись до Лиссабона, бросили якорь в полном штиле и в лунную ночь, что сделало этот переход неописуемо прекрасным для женщин, которые наслаждались им целых три часа, пока я был отдан более прохладным радостям – наслаждался их удовольствием из вторых рук; и если для кого-то эти радости слишком прохладны, значит, человек, которому они незнакомы, лишен всякого понятия о том, что есть дружба.

Среда. Лиссабон, перед которым мы теперь стоим на якоре, построен, говорят, на стольких же холмах, как древний Рим,[108] но с воды такого впечатления не получается: напротив, отсюда виден один огромный высокий холм и здания вырастают из него ярусами, да так отвесно и круто, будто все покоятся на одном и том же фундаменте.

Так как дома, монастыри, церкви и проч. все большие и все построены из белого камня, издали они очень красивы, но когда приблизишься к ним, оказывается, что они лишены каких бы то ни было украшений, и мысль о красоте сразу исчезает. Пока я разглядывал этот город, так непохожий на другие виденные мною города, мне пришло в голову, что, если бы человека перенесли сюда из Пальмиры, а других городов он сроду не видал бы, в сколь роскошном виде предстала бы ему эта архитектура? И какой упадок и разрушение искусств и наук произошли между разными эпохами этих двух городов?

Я провел уже три часа на палубе, дожидаясь моего человека, которого послал договориться о хорошем обеде на берегу (чего я не имел очень давно) и доставить на пристань лиссабонский портшез; но дерзость «провидоре», как видно, еще не была исчерпана: в три часа, когда я от пустоты в желудке уже ощущал не голод, а слабость, мой слуга вернулся и доложил, что только что принят новый закон, согласно которому ни один пассажир не вправе ступить на землю без особого приказа «провидоре», и его самого за неповиновение отправили бы в тюрьму, если б он не назвался слугой капитана. Еще он сказал, что капитан очень старался добыть такой приказ, но сейчас у «провидоре» время сиесты, и тревожить его не смеет никто, кроме самого короля.

Чтобы избежать многословия, пусть в таком месте моего повествования, которое приятнее моему читателю, нежели были мне, скажу только, что «провидоре» наконец выспался и выполнил эту идиотскую формальность, разрешив мне ступить, или, вернее, быть перенесенным на берег. Откуда пошло начало этого странного закона, угадать нелегко. Возможно, в младенческие годы отделения Португалии[109] и до того как их правительство утвердилось прочно, им хотелось остерегаться любой внезапности, успех которой навсегда запечатлен в образе троянского коня. Правда, у португальцев нет стен, за которыми прятаться, и корабль в 200–300 тонн вместит гораздо больше войск, чем их укроется в той знаменитой махине, хотя Вергилий сообщает нам (сдается мне, немного гиперболично), что она была величиной с гору.

Часов в семь вечера я сел в портшез на берегу и был перевезен по самому паршивому, хотя и самому людному в мире городу в некую кофейню, очень приятно расположенную на бровке холма примерно в миле от города и откуда открывается чудесный вид на реку Тахо от Лиссабона до самого моря.

Здесь мы угостились хорошим ужином, за какой с нас взяли не меньше, чем если бы счет был выписан на Батской дороге, между Ньюбери и Лондоном.

И теперь можно с радостью сказать:

Egressi optata potiuntur Troes arena.[110]

А если так, то словами Горация:

– hic Finis chartaeque viaeque.[111]
вернуться

107

В год (лат.).

вернуться

108

По преданию, Рим стоит на семи холмах.

вернуться

109

В 1581–1640 гг. Португалия была подвластна Испании.

вернуться

110

На берег мчатся скорей, на песок желанный ложатся (лат.) (Вергилий. Энеида, I, 172).

вернуться

111

…окончился путь, и конец описанью (лат.) (Гораций. Сатиры, I, V, 104).