Предлагали удрать тут же. Отказывались.
За Попадыка пришла вторая дочь. Вез в Гайворон только один полицай — Серафим Ивахинюк. За селом спрятал винтовку под солому на возу. Зашел за копну. Снял обмундирование. Одел штаны из десятки. Рваный пиджак.
Сначала были в лагере. После комиссии — в школе, огороженной колючей проволокой.
Большинство девушек удрало оттуда. Палками придерживали проволоку: отсюда — провожающие, оттуда — хлопцы. Попадык держал, пока не вылезли его дочери. Потом:
— Ще меня забируть. До коней...
Хлопцы и несколько девчат остались.
Позже пошли слухи: все дома. Вначале говорили: партизаны остановили поезд.
Разобрали пути. Разошлись. Никто не появлялся.
Передавали: только Дунька Игловая (дегенеративная девушка) осталась.
Одного из вернувшихся, Бориса Попадыка, поймали в день возвращения. Полиция искала его сестру. Наскочили на него — только что вошел, поесть не успел.
Каменецкий полицай. Зашли к его тетке. Там сменил белье. Попросил есть. Выстрелил кто-то. Полицай фуражку под стол — сам бежать. Позже вернулся.
— Борис, ты есть?
— Есть.
Борис убежал возле Грушки. Его везли со стариками. Полицай задремал. Он бросился в кукурузу. Выстрелил вслед.
— Ну, уж теперь попадется — пулю в лоб.
Долго не появлялся. Сейчас ходит. Рассказывает о лагере. Бывшие общежития рабочих в Гайвороне. Внизу нары. Вверху спят прямо на полу. Вшей зовут «кузки» — жуки.
Вокруг дощатый забор. Сверху — колючая. На углах — вышки. Дозорные. Прожекторы, которые освещаются от динамика. Крутят рукой. С каждой стороны снаружи еще по одному человеку. Внутри ночью пять. Добровольцы. «Они ничего ребята. Полицаи — вот те сволочи». Порядка там нет никакого. Бьют кого попало. Шомполами. Кусок мяса вырвут. Одного полицая тоже избили. Зашел ночью в барак. Хотел прикладом хлопца из Ново-Архангельского района. Хлопцы все оттуда здоровенные. Дали ему духу. Ничего не было. Добровольцы, когда подходят к забору, высвистывают — «Цурик». На карьеры — под охраной. Там, кроме своих, немцы. У всех палки — бить. Собака Нина.
В лагере тысячи полторы. Молодые. Старики — за детей. Есть попы в рясах с крестами. Их тоже лупят.
На карьер их не гоняют. Возят воду. Хлопцы кидают в них яблоками.
Молодежь, идя на карьер, поет песни, советские, конечно. И никто не запрещает.
Прожить там нельзя. Двести граммов хлеба из тухлого проса, утром два ломтика сыра. Такой вонючий — в нос бьет, слезы выскакивают. Днем... Вечером стакан воды, в которой на маслозаводе полоскали масло. Пленных и то лучше кормят.
Приехал шеф. Одна девушка из Ново-Архангельского подошла, по-немецки заговорила. Потом спрашивают:
— Что ты ему говорила?
— Мы не привыкли, чтоб нас за проволокой держали, не привыкли, чтоб били, чтобы так кормили.
Он ничего не сказал. Сел на бричку молча, уехал.
Посмеивались. Сказал бы:
— Не привыкли, так привыкайте.
Бежали с поезда. Борис на первой станции от Гайворона. Остальные позже.
20 августа 1943 г.
Проснулся поздно. Старик стоял на поляне, позвал:
— Иди-ка сюда.
В руках бумажка.
— На почитай.
Отпечатана на машинке. Чистая белая бумага. Немного оборвана.
Говорит, что час назад с горы с востока три или четыре спускались подводы. Еще издали люди увидели на них вооруженных. Решили: «В ниметчину везут».
Выбежали на улицу. Подводы пересекли село поперек — с востока на запад. На них люди в желтых и черных плащах, преимущественно в темной форме. С автоматами, винтовками. Ничего похожего на отправку.
Кто боялся — в сторону. На одной подводе девушка печатала на ходу на машинке. Ребята раздавали летучки. Кони здоровые. Сами веселые: «Як нимци, колы наступали».
— На, приклей на мельнице!
Какого-то парня спросили:
— Как живете?
Боязливо:
— Ничего.
Навстречу ехал от молотилки Олекса Бажатарник — руководитель хозяйства. Увидел — испугался. Снял кепку.
— Здравствуйте.
Ответили. Вручили летучку. Потом, говорят, долго не мог отдышаться в конторе.
Тут же, возле конторы, листовки читали вслух.
Дали листовки девчатам, что шли к молотилке. Первая, какую прочел, была призывная. У меня разочарование: почему нет ничего про фронт. Из-за забора голос Микулы:
— Леонидович, у вас есть огонь?
— Что, были гости?
— Да. Видел их. Тяжелого оружия нет. Больше автоматы.
Другие строчили. Я нагнул голову, стоял.
Зашел со второй. Там о фронте! Про Херсон и Николаев. Вспомнилось. Вчера привезли из Умани слух. Какая-то женщина ночевала на квартире редактора «Уманского голоса» Маевского. Там старушка — не то жена, не то работница — шепнула: