— Герман Леонидович!
Иван Гаврилович Игловой — националист, учитель из Колодистого.
Сели на «муре».
— Слышал, новости большие.
— Про что?
— Не слышали? Италии капут.
— Я думаю, это бабье радио...
— Точно. Бухгалтер приехал из Умани. Своими ушами слышал. Рассказывает обстоятельно. Последовательно. В газете за четверг сообщение: «Высадка англо-американцев в Калабрии». Радио передает о сдаче Италии. Первое сообщение.
Удивляет меня: он говорит почти восторженно о партизанах.
— Беженцы из-под Орла. Говорят, в прифронтовом районе партизан больше, чем немцев. Сделать с ними ничего не могут.
Ушел.
Я:
— Знаешь, Мария, почему это? Италия сложила оружие.
21 сентября 1941 г.
«Уманский голос» 16 сентября: сдан Мариуполь — бой на юго-западе от него. На юго-западе от Конотопа. По Десне. Читаю с пленным И. Пономаревым.
— Ого, сколько признаний!
Мария:
— Меня больше всего Десна радует. Такое знакомое.
Для здешних сейчас самое важное не большой фронт, а маленький.
Четыре-три дня назад случилось вот что.
На «Затишке» партизаны убили директора.
Сначала некоторые сомневались:
— Може, это брехня.
Потом подробности.
— Зашли. Приказали, чтоб поесть приготовил. Вернулись — ничего нет. Он им что-то сказал. Убили.
Ладыженская полиция на машине поехала за село Антоновку. Исчезла. На воскресном базаре в Колодистом уже говорили: поубивали их. Некоторые прибежали, говорят: одна баба вышла — всех разогнала. Базар разогнали.
Вчера подробности. Убито двое полицаев из Колодистого: некий Яшка Мурзавка — сын кулачка (отец весной говорил, когда тот поступил: «У меня коров забирали — теперь пусть мой забирает») и Михаил Брижатний, две недели назад поступивший. Последний был неглупый парень. Немцам не радовался. Хоть тоже из «пострадавших». Убили Скомороху — кустового коменданта полиции. Большая пузатая дрянь. Даже старуха наша: «Того ни шкода». Старик: «Жалко, если убили. Помучился б он несколько месяцев — тогда б».
Обстоятельства.
События на еврейском кладбище под Терновкой. От местечка километра четыре. К кладбищу, отделенному только дорогами, примыкает три леса: Антоновский, так называемый Великий, и Грачевский. Полицаи двинулись туда на машине. С этого момента несколько вариантов.
Первый. Пошли. На канаве увидели таких же. К ним. Те кричат: «Товарищи, занимайте оборону: из Умани гебитскомиссар выехал!» Полицаи побежали. По ним. К машине — она оказалась у партизан. Встретили пулеметчики. Скомороха будто бы бежал далеко. Дядька пахал. Забрал лошадь. С лошади ссадили очередью. Другая группа — восемнадцать человек — шла яром. Услышала (это точно) — бежать. На «Затишке» вылезли на чердак немецкого склада. Закрылись. Перестреливались до рассвета.
Второй. Встретили (вечер) другую машину. Скомороха:
— Бучера (полицай), ты?
— Я. Я.
Сблизились. Машину под огонь.
Во всяком случае все рассказы — полицаи оказались... дурнями. Так комментируют мужики и бабы.
23 сентября 1943 г.
Вчера тревожное состояние в селе. С утра до позднего вечера шли самолеты. Одиночно. Звеньями. Группами. За полчаса хлопцы на поле насчитали пролетевших с одной стороны — двадцать один. Идут низко.
Дядьки качают головами:
— О-го, бормочут! Що зробилось. Або фронт прорвался...
* * *
Терень Бажатарник, бывший председатель сельского совета, про кулачков:
— Теперь они такие мягкие стали. В прошлом году все из-подо лба смотрели, здоровались кое-как. Сегодня Ригир Попадык (кулачок) идет, высоко картуз поднимает:
— Здравствуйте, Терентий Яковлевич!
Вижу, заговорить хочет.
— Откуда?
— С праздника. В Ладыженке был. У попа (там здешний поп).
— Ну что нового?
— Плохо. Совсем плохо. Говорят, через несколько дней эвакуировать будут духовенство, полицаев, служащих немецких.
Терень усмехается.
— Может, брешет. Не очень я верю этим крокодилам.
— Нет, правда. Уж он знает...
Вчера на конторе хозяйства появилось два объявления. Напечатано в типографии. Сверху: «Гайворон».
Вечером пришел из Умани Л. Были чужие. Потому осторожно.