Голос, который жалуется в автоответчике, рассказывает, что у него была кухня с газовой плитой. Двойная духовка в стене. Большой двухдверный холодильник.
Слушая, как он нудит, твоя жена, Мисти Мария, кивает, мол, да, многое меняется в этих краях.
В свое время сесть на паром можно было, только показавшись рядом. Он ходит каждые полчаса, на континент и назад. Каждые полчаса. А теперь стоишь в очереди. Ждешь, когда наступит твой черед. Сидишь на стоянке в толпе незнакомцев в сверкающих спортивных машинах, которые не воняют мочой. Паром приходит и уходит три-четыре раза, прежде чем тебе найдется место на палубе. А ты сидишь все время под палящим солнцем в этом запахе.
Целое утро уходит на то, чтобы выбраться с острова.
В свое время можно было зайти в Уэйтензийскую гостиницу и запросто получить столик у окна. В свое время на острове Уэйтензи не видать было мусора. И потока машин. И татуировок. Колец в носу. Шприцов, которые выносят на пляж волны. Липких использованных презервативов в песке. Рекламных щитов. Корпоративных эмблем.
Мужчина из Оушн-Парк сказал, что стена в его столовой представляет собой лишь безупречную дубовую панель и обои в голубую полоску, не более. Плинтус, узоры, и побелка тянутся неповрежденными, без единого шва, от угла до угла. Он простучал стену, и она оказалась сплошным гипсовым простенком на деревянном каркасе. В середине этой безупречной стены, как он клянется, когда-то была кухонная дверь.
Мужчина из Оушн-Парк говорит по телефону:
— Может, я ошибаюсь, но в доме ведь должна быть кухня? Разве нет? Это ведь указано в законах о строительстве, или где-то там?
Дама из Сивью заметила пропажу бельевой кладовки только тогда, когда недосчиталась чистых полотенец.
Мужчина из Оушн-Парк рассказал, что взял из буфета в столовой штопор. Пробуравил дырочку в том месте, где на его памяти была кухонная дверь. Достал из буфета столовый нож и чуть расширил отверстие. У него на брелке маленький фонарик, и он прижался щекой к стене и глянул сквозь проделанную им дыру. Он скосил глаза, а внутри оказалась комната, стены которой были вдоль и поперек исписаны фразами. Он скосил глаза, дал им привыкнуть, и смог прочесть лишь обрывки:
«…ступите на остров и умрете…», — гласили слова. — «…бегите оттуда со всех ног. Они убьют всех детей Божьих, если это значит спасти их собственных…»
Там, где должна была оказаться его кухня, говорилось:
«…всех вас на бойню…»
Мужчина из Оушн-Парк советует:
— Вам бы приехать да глянуть, что я нашел, — говорит его голос на автоответчике. — Уже сам почерк стоит поездки.
28 июня
СТОЛОВАЯ в Уэйтензийской гостинице именуется Древесно-золотой, из-за ореховой отделки и золотой парчовой обивки. Здесь камин, обитый резным орехом, с полированными латунными решетками. Огонь приходится поддерживать даже тогда, когда ветер дует с континента: при этом дым шарахается назад и выкашливается клубами спереди. Рвется сажа и дым, доходит до того, что приходится вытаскивать батарейки из всех противопожарных детекторов. После этого вся гостиница чуть отдает пожаром.
Каждый раз, когда кто-нибудь закажет девятый или десятый столик, который у камина, а потом берется скулить, жалуясь на дым и жару, и требует другой столик, сделай пару глотков. Возьми да отхлебни того, что есть. Для твоей бедной толстой жены сойдет и столовое шерри.
Вот очередной день в жизни Мисти Марии, королевы среди рабов.
Еще один самый долгий день в году.
Это игра, в которую может играть каждый. Это всего-навсего личная кома Мисти.
Пару глотков. Пару аспирина. И еще раз.
В Древесно-золотой столовой, напротив камина — окна с видом на береговую линию. Половина обожженной мастики окаменела и осыпалась, поэтому внутрь со свистом задувает холодный ветер. Окна потеют. Влага в помещении оседает на стекле и сбегает струйками, собираясь в лужу, пока не пропитывает пол; и ковер воняет как кит, выброшенный на берег в последние две недели июля. За окном весь горизонт утыкан рекламными щитами, все теми же торговыми марками, — фаст-фуда, солнечных очков, теннисных туфель, — такие же отпечатаны на мусоре, обозначающем линию прибоя.