— Вот Климент (Зедергольм), — говорил Батюшка, — имел прежде очень плохой выговор, и ему о. Амвросий посоветовал обратить на это внимание. Он послушался и через три года трудов начал говорить очень хорошо: ясно и даже музыкально. Конечно, ему помогла в этом благодать Божия, ибо делал он это за послушание. Так и вы будете хорошо, ясно говорить, если обратите на это внимание. Первое и главное условие исправления — сознание своего недостатка или немощи.
Сегодня утром в 4 часа Батюшка уехал с о. архимандритом в Калугу, а оттуда отправится на съезд в Лавру Троице-Сергиеву (вероятно, еще куда-либо заедут).
Уезжая, Батюшка говорил мне, чтобы я во время его отсутствия занялся собой. При моем послушании строгая жизнь невозможна, ибо послушание так велико, что на молитвенные правила времени почти не оставалось, несмотря на то, что я после обеда не отдыхаю. Как-то на днях я каялся Батюшке, что проспал утреню. На это Батюшка мне ответил:
— Укоряйте себя, Бог простит. А вот когда я уеду, вы уж не просыпайте. Входите в прежние рамки. Займитесь за это время собой. Безмолвствуйте.
— Да как же безмолвствовать, когда надо ходить на покос? — говорю я.
— Ну что же? У меня на покосе молитва шла как-то еще лучше. Пусть там празднословят, всегда можно несколько удалиться, не осуждая, от них, ведь поле большое. Помню, это были чудные минуты: прекрасный вид на Пустынь, вдали Козельск, этот древний город. Прекрасный воздух… Нет, хорошо.
Когда я вечером пришел к Батюшке на откровение и благословение, то он очень неожиданно для меня спросил:
— Вы помните, какое сегодня читалось Евангелие?
— Простите, Батюшка, забыл.
— Там говорилось, что евреи, разъярившись на Господа, «возвели Его на гору, да быша Его низринули. Он же, прошед посреде них, идяше» (см. Лк. 4, 22–30). Что это значит? По отношению к Господу Иисусу смысл ясен, то есть что иудеи до того разъярились на Него, что хотели Его сбросить с горы, но Он, пройдя среди них невредимо, пошел далее Своим путем. А по отношению к нам это имеет другой смысл, а именно: «разъяренные евреи» обозначают страстные помыслы, которые тщатся ввергнуть нас в бездну. Но ум наш проходит сквозь них невредимо и, пройдя, оставляет их сзади себя и идет все вперед и вперед, приближаясь к горнему Иерусалиму — Царству Небесному. Заметьте, не только проходит сквозь них, но идет и далее…
Георгий Задонский Затворник пишет про себя, что он, будучи еще в миру, был идеалист, всюду искал красоты. Он и сам был красив. Познакомившись с одной красавицей, он даже сделал ей предложение, на что она, конечно, согласилась. И, кажется, в ту же ночь он видит сон: как будто стоит перед ним красавица, такая красавица, каких он никогда не видел, перед которою та, которой он сделал предложение — ничто. И он в изумлении говорит: «Кто ты? Как твое имя?» — «Имя мое — Целомудрие». И он просыпается. «Так вот она где, красота! Ничего мне не надо!» — и удалился в затвор, все презрев.
Да, иногда Господь вразумляет при помощи и чувственных образов. Затворник Георгий в миру искал красоты, но искал там, где ее нельзя найти. Не понимал он еще, что надо искать ее в совершенно ином. А Господь этим сном поставил его на путь истины.
26–го числа Батюшка благословил мне с братом Никитой пройтись немного по лесу.
— Мне было однажды очень тяжело, но близилось уже время моего избавления. Заметьте, так всегда бывает: сильные скорби — всегда признак особенной благодати Божией, только надо перетерпеть. Так было и со мной. И вот в это-то самое время о. Нектарий предложил мне пройти по лесу. Я согласился. Прекрасный вид этого места так понравился мне, что я даже отдохнул душой, мне просто не хотелось уходить оттуда.
Мне, конечно, это местечко понравилось, но не так, как Батюшке, ибо он высокий художник в душе.
Как-то Батюшка говорил мне, что бывает время, когда человек устает и не способен ни к молитве, ни к письму, ни к чтению. Тогда пусть займется рукоделием, что и исполнял один Преосвященный на деле. Он имел, кажется, токарный станок.
Недавно Батюшка говорил мне об Иисусовой молитве.
— Сочинения преосвященного Игнатия (Брянчанинова) необходимы, они, так сказать, азбука духовной жизни.
Недавно меня письмом спрашивал один иеромонах о молитве Иисусовой, просил указать книги. Я ему ответил. Но видно, что он хочет познать молитву Иисусову из одного чтения. Это невозможно. Необходимо познавать ее личным опытом, надо приступать к ней самому. Молитва Иисусова — безбрежное море. Исчерпать его невозможно. Невозможно всего описать в книгах. Многие начинают, но немногие кончают. Поэтому мало имеющих внутреннюю молитву. Это великое делание теперь почти совсем забыто, — никто об нем даже не беседует.
Мы слишком отвлеченно думаем об адских муках, вследствие чего и забываем о них. В миру совершенно забыли о них. Диавол всем там внушил, что ни его (то есть диавола), ни адских мук не существует. А св. отцы учат, что обручение геенне, все равно как и блаженству, начинается еще на земле, то есть грешники еще на земле начинают испытывать адские муки, а праведники — блаженство, только с той разницей, что в будущем веке и то и другое будет несравненно сильнее.
Мало приходилось писать и редко, — времени совершенно нет. На днях Батюшка говорил о том, как опасно уходить из монастыря, и в заключение рассказал следующие два случая. Первый, кажется, современный, то есть бывший, быть может, лет 5–10 назад:
— Один богатый купец имел сына, и этот сын поступил в одну из святых обителей, но не ужился в ней и ушел в мир: то есть из царских чертогов в вонючее болото. Женился и жил с женой и детьми в своем доме. Но уже вскоре после ухода из обители он понял, чего лишился, но было поздно. И вот однажды удалось ему как-то достать у какого-то старьевщика старый рваный подрясник послушнический. Принес он подрясник домой. В большие праздники он удалялся в самую дальнюю комнату-моленную, надевал этот подрясник и предавался горькому плачу, вспоминая свое житие в святой обители.
А вот еще. Однажды в баню пришел какой-то человек с маленьким сыном. Разделись. Отец сел на лавку, а сын все смотрит ему на спину. Отец тогда спрашивает сына: «Ты что смотришь мне на спину?» — «У тебя на спине, папа, какое-то черное пятно». — Отец понял, что невинному, чистому младенцу были открыты глаза, и что черное пятно, которое тот увидел, — ничто иное, как монашеский параман, ибо он прежде был монахом.
31 августа я спросил Батюшку, можно ли молиться, чтобы Господь избавил от военной службы, или нет. Батюшка отвечал, что нельзя: