— Я отвечу, Батюшка, да это будет не прочувственно.
— Пускай будет, а вы все-таки ответьте.
— Теперь я, Батюшка, стал больше замечать немощи братии, — говорю я.
— Да это его первое дело указывать на немощи братии, погодите, еще и на большие немощи будет указывать! А что у монахов есть немощи, это нисколько не удивительно, монахи — люди. У всех в миру есть страсти. Когда человек приходит в монастырь, то он не сразу становится бесстрастным, нет, все его страсти и немощи остаются при нем, только в миру он не боролся, а здесь, хотя и побеждается страстью, но борется.
Было уже около одиннадцати часов. Батюшка устал.
— Вот каждый день совершается чудо милосердия Божия на мне грешном: почти семидесятилетний старик, и вот, слава Богу, хватает сил на день. Когда я заболел, я думал, что уже более не встану, но встал, отмолили меня. Обо мне во многих местах молились, особенно по женским монастырям. Отмолили.
Потом Батюшка начал говорить о старчестве.
— Догорает теперь старчество. Везде уже нет старчества, у нас в Оптиной догорают огарочки. Враг ни на что так не восстает, как на старческое окормление, им разрушаются все его сети. Везде он старался его погасить и погасил! Есть монахи исправно живущие, но об откровении помыслов, о старчестве они ничего не знают. Поэтому без старчества во многих монастырях осталась только одна форма монашеского жития, одна внешность. Иисусову молитву теперь редко кто творит, а что за монашество без Иисусовой молитвы?
При Екатерине II враг воздвиг гонение на старчество. Екатерина прямо закрывала монастыри, старцы и ученики бежали кто на Афон, кто в западные православные государства. Один из них, Паисий Величковский {3} , бежал на Афон (здесь я не упомнил, как он очутился, кажется, на Западе, в Молдавии, и что дальше, помню только, что ученики его насадили опять старчество у нас и в других обителях после того, как было позволено им снова возвратиться в Россию; и старчество процветало, а теперь везде угасло, забыто).
Враг начинает с невинных вещей, завлекает в грехи. Подымет головную боль да и скажет, что надо пойти пройтись, голова и пройдет, ибо душа наша может слышать слова бесов. Пойдет из келии по Скиту, подойдет к воротам: почему не выйти? Выйдет. Смотрит: лужайка, скамейка. Почему не посидеть, здесь очень хорошо! Сядет, понравится ему здесь. И на следующий день выйдет, и каждый день начнет ходить. Выходит, садится там однажды, и вдруг подходит девочка, начинает заговаривать с ним, он отвечает, познакомились. Вот и идет к себе в келию и думает: «Что же это я делаю?» Опомнился. Идет к старцу и кается. Старец говорит: «Да, это не хорошо, больше не ходи туда, если встретишь где-либо, не кланяйся». Тот слушается старца, и весь злой план диавола рушится.
А план был таков, чтобы свести их вместе, чтобы она забеременела и родила, принудила его выходить из монастыря и жениться. А там в миру завертит его совсем, враг заведет у его жены любовников, он будет ревновать. Наконец застанет жену с любовником и сгоряча убьет его и себя. Вот и пропали, погибли бы три души. А старец все (предвидит). Поэтому-то враг и ненавидит старчество, ненавидит место откровения помыслов, самый голос, которым это говорится.
— Да, Батюшка, — говорю я, — когда хочу только записать то, что вам сказать, мне уже становится легче, я это замечал.
— Да, только что вы пи́шите, а он уже бежит!..
Пока есть время, допишу, что припомню. Батюшка, когда говорил о старчестве, упомянул о Французской революции. Я не помню, как и что он говорил, но она была у него в связи с историей старчества: «Враг воздвиг эту Французскую революцию, имея в виду не только Францию, а главным образом православную Россию». А далее я ничего не помню, какое отношение имела она к старчеству. Припоминаю, что Батюшка говорил о Вольтере, Дидро и других, распространивших тогда свои учения. Эти учения проникли и в Россию. Известно, что императрица Екатерина была в переписке с Западом, увлекалась этими учениями и под влиянием их начала притеснение монастырей и гонение на старчество. Кажется, так.
Потом я сказал батюшке, что мне здесь, действительно, очень хорошо, покойно, скорбей никаких нет, если бывают какие-либо соблазны от братии или мысли, то они быстро проходят и особенно не тревожат меня. Я иной раз даже думаю, уже не равнодушие ли это ко всему. Не помню как, но Батюшка сказал, чтобы я не обращал особенно внимания на эту мысль о равнодушии. На самом деле, думаю, что это меня, недостойного, утешает Господь, желая показать мне, дать мне предвкусить сладости иночества. Ибо, как вижу и слышу, все только и ищут спокойствия духа, ясности, светлости, а меня сейчас ничто не смущает, и лучшего не желаю. Правда, иной раз мелькнет какая-либо мысль о покое, но быстро исчезает.
Ныне первый день Великого святого поста. Хорошо здесь встречают и проводят это святое время! Великое утешение — великопостная служба. Поют далеко не артистически, но, в общем, все как-то хорошо. Для подкрепления сил — скудная холодная пища, однако, вполне достаточная для поддержания бодрости. Вместо чая пьем или кипяток, или завариваем мяту с медом один раз в день. Вообще при собственном на то желании можно здесь жить очень хорошо. Побольше надо следить за собой, а не за другими. И когда будешь замечать чужие немощи и гордиться перед другими, мысленно надо отвечать помыслу бесовскому: «Я хуже всех», — как говорил мне Батюшка, и хотя не прочувствованно, а все-таки сказать.
Еще Батюшка мне говорил, что враг всегда особенно нападает с одной стороны, напирая на какую-либо одну страсть. Например, завлекая в чревоугодие, он не будет в то же время смущать сребролюбием, ибо он этим может разрушить свою работу: пожалуй, человек станет скупиться и для угождения чреву. Или, завлекая в сети сребролюбия, он не станет еще напирать на блуд, ибо опять может разрушить свою работу.
Я замечал: с тех пор, как я сказал Батюшке про мои помыслы о военщине и о пострижении в мантию, они меня пока не беспокоят; и я помню, Батюшка сказал, что они меня оставят, даст Бог, и действительно оставили, — другие всякие приходят в голову, а этих нет по батюшкиным молитвам.
Я замечаю, что, пожалуй, мне этот год легче стоять на службе и вставать, чем прошлый год, хотя и прошлый год мне было хорошо. Слава Богу, слава Богу!
Вот уже прошла первая седмица святого Великого поста, и с Божией помощью я, слава Богу, легко и даже с утешением духовным провел ее. Чем меньше ешь, тем меньше хочется, теперь я это испытал на самом деле! И я заметил, что я больше, чем обыкновенно, слушал службу и более она мне нравилась. Теперь я начинаю понимать смысл поста: и телу и душе становится как-то хорошо. Вообще я замечаю, что мне здесь все начинает более и более нравиться. Как понравилась вчера мне всенощная, особенно первая часть ее — вечерня, как хорошо слушал я стихиры на «Господи воззвах»! Как приятно было мне стоять за шестопсалмием в этом мирном полумраке!