От Киева жду очень многого. Это – романтика невиденного, голубой город.
В Москве, вероятно, не будет и свободного часа.
10 октября 1933. Ночь
Монолог в форме диалога
Октябрь, 13-го, пятница
После возвращения из Киева болею до сих пор: жесточайшей Lumbago[274]. Не выхожу. Вижу разных людей, не приносящих радости.
Несмотря на наличие всех документов о праве на дополнительную площадь, ЖАКТ отнял у меня комнату Болтиной и сегодня вселяет туда управдома с женой и двумя детьми.
Настроение злобное и замороженное.
Никак не могу выспаться после бессонных ночей поездки. Киев не обманул: голубой город. В Киеве остался какой-то кусочек моего сердца. Москва скользнула. В прищуренных глазах были странные мысли. Москва? Москва.
Днепрострой изумителен.
Борису Сергеевичу хуже. Он ложится в тубдиспансер. Не видела его. Надо бы – что-то страшно.
7 ноября 1933 года, вторник
Вчера в 4 часа утра умер Борис Сергеевич.
10 ноября
Все эти дни у Кэто. В ее горе – чистый Восток: она плачет, причитает, раскачиваясь на диване, падая головой на колени сидящих рядом подруг. На Эдика жутко смотреть: он осунулся и молчит. А в глазах страдание и ужас. Люлюшка бегает по комнате, кричит, хохочет и играет со мной. Ведь ей два с половиной года.
Видела Бориса Сергеевича в покойницкой, в гробу, в день выноса. Торжественное и прекрасное лицо: тени сна, не смерти. Долго стояли с Эдиком в совершенно пустом помещении, смотрели – Александровская эпоха, декабристы, что-то старинное и романтическое. Только не наше.
На дубовой крышке гроба приколочена военная фуражка. Та самая, которая так часто лежала на столе у нас в передней и на окне в лаборатории, где Эдик.
273
Это стихотворение Островская включила в машинописную копию дневника из своей тетради для записи стихотворений (Ед. хр. 22. Л. 54–55).