Les mauvaises nouvelles sont de l'armee. La premiere est affreuse, l'autre terrible. Le pauvre General Dournoff a ete tue en montant a l'attaque. Ses pauvres bons parens, avec lesquels nous nous sommes tant vus et qui ont eu tant de bonte pour moi! Je ne sais vraiment, comment la pauvre Mere pourra supporter cette nouvelle terrible. Dieu veuille la soutenir! L'autre nouvelle est encore plus terrible, car elle abime plus de monde. Elle est pire, que la mort meme: le regiment des chasseurs a fuit devant un detachement des Turcs! Leur general, deux colonels et dix officiers ont ete tues et tout le regiment aurait peri, si ce ne fut pas le secours, donne par un regiment d'armee, qui, par sa valeur, a fait replier les Turcs. Quelle honte, grand Dieu, un regiment de la garde, fuir l'ennemi! C'est affreux, et lorsqu'on pense, que le nom de fuyards leur restera pour la vie, c'est terrible. Varna n'est pas encore prise. Nous perdons du monde, la campagne a ete tres mal coneue grace au cher Dibich -- que le diable emporte ces allemands. Au commencement de l'assaut de Varna Men-chikoff -- le fameux -- qui avait ete charge de la conduire apres la prise d'Anapa avait reeu une blessure qui grace a Dieu n'est pas mortelle. Toute sa conduite pendant sa campagne a ete celle d'un homme de Genie. Toute l'armee perd en lui un membre bien utile. Mais heureusement nous pouvons esperer le conserver. Il a ete remplace dans son commandement par le comte Varontzoff. Pour Paskevich -- il fait des miracles dans la Turquie d'Asie. Il a pris Kars, en entrant dans la ville avec l'ennemi, qui, ayant fait une sortie, fuyait vers la ville devant nos bataillons victorieux. Il vient de prendre Ahaltshik par assaut et pour faire avancer plus gaiement les soldats, il a fait chanter les "pecelniks" des regimens: il a pris encore plu-sieures places. Pour la grande armee ses affaires s'embrouillent. Dieu sait par quoi cela finira.
Nous attendons avec impatience la nouvelle de la prise de Varna, la saison est trop avancee pour continuer la guerre cette annee et apres cette prise on s'arretera aux quartiers d'hiver.
(Плохие новости пришли из армии. И первая страшна, но вторая просто ужасна. Бедный генерал Дурнов был убит106, когда поднимал свои войска в атаку. Несчастные его добрые родители! Мы с ними встречались, они были так добры ко мне. Я, право, не знаю, как бедная его Маменька сможет перенести этот ужасный удар. Дай Бог ей сил вынести это! Другая новость еще страшнее, ибо это весть о гибели не одного, а множества людей. Она хуже, чем сама смерть. <Л.-гв.> Егерский полк бежал под натиском турок107. Их генерал, два полковника и 10 офицеров убиты, и весь полк был бы истреблен, если б не армейская пехота, которая своей доблестью заставила турок отступить. О боже! какой стыд! Гвардейский полк, бегущий от врага!
Это страшно, но мысль о том, что клеймо трусливых беглецов останется за ними на всю жизнь, -- просто невыносима. Варну еще не взяли. Мы несем потери, кампания была плохо продумана по милости дражайшего Дибича108, черт побери этих немцев. Меншиков (знаменитый)109, которому после взятия Анапы было поручено руководить осадой Варны, при самом ее начале получил рану, которая, слава Богу, не смертельна. Все его действия во время кампании были действиями гениального человека110. Армия рискует потерять в его лице очень дельного военачальника. К счастью, можно надеяться, что он вернется в строй. Его заместил граф Воронцов111.
Что до Паскевича112 -- то он творит чудеса в азиатской Турции. Он занял Карc, войдя в город на плечах неприятеля, который, совершив вылазку, бежал к городу, преследуемый нашими победоносными батальонами. Он только что взял штурмом Ахалцых. Чтобы подбодрить своих солдат, он приказал песельникам всех полков петь; он занял еще много других мест.
Что касается основных сил, то их дела ухудшаются. Бог знает, чем это закончится. Мы с нетерпением ждем взятия Варны, так как с наступлением зимы условия становятся неблагоприятными для ведения воины, и после ее взятия армия расселится по зимним квартирам.)
<Изображение руки>
Первые Впечатленья
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты113.
Он часто был у нас, гостил, и все мы и весь дом полюбили пылкаго добраго юношу. Он ходил с нами в лес, учил меня стрелять из лука; и наконец понемногу разсказал всю свою жизнь и вверился мне вполне. Тогда спросила я его разсказать мне первое впечатление, которое сделала я на него, и вот ответ его. "Вы взошли в комнату и удивили меня вашим станом. В нем не видел я того несноснаго жеманства, той ужасной затянутой тонины, которая так не нравилась мне в других. Мне же сказали, когда я спросил про вас, что вы Оленина и Фрейлина!114 Я этому не хотел верить, потому что там еще сказали мне, что все Фрейлины стары и дурны. Наконец вы пошли гулять. Скучая быть с людьми, с которыми я не любил сообщество, и помышляя о любезном крае, я пошел по одной существующей дорожке. Прошед мимо вас, я скоро услыхал, что зовет меня Софья и вместе милый голосочек ваш произнес: "Ах, пожалуйста, подите сюда". Я удивился и подошел: вы стали со мной говорить и так пылко, искренно, так чувствительно, так умно, что я подумал: "Так молода, а как разумна: какая доверенность! какая искренность, она не знает меня и вверяет тайну115, боится, чтоб для нее незнакомой совсем человек не подвергся опасности и напоминает ему священное имя Отца, чтоб дать силу своим просьбам и советам, не зная меня, остерегает против дурных людей". Все это удивило и восхитило меня, я узнал, что в вас есть душа чувствительная и что лице не обмануло меня. Я не могу описать, что чувствовал, смотря на вас, вы так меня удивили и восхитили".
А мое какое было первое впечатление. Когда он подошел к нам в саду и стал говорить с таким чувством, с такою душою, я сей час поняла, что он пылкой и добрейший из людей. Глаза его блистали, все изъясняемые им чувства и мнения показывали ум чистый, разсудительной, душу непорочную и благородную. Казалось, что с первой минуты нашего разговора мы поняли друг друга. Лице его, перед тем грустное, сделалось живым, глаза, до того незначущие, заблистали умом и чувствительностью. Когда встречались наши глаза, то казалось, что мы оба удивлялись друг другу. Мы забыли про Софью и только занялись тем разговором, который так интересовал нас обоих. Мы стали играть в кольца, два молодые пажа предложили мне свои услуги: один держал шаль мою, другой подымал роняемые мною кольца. Козак стоял и смотрел. А я, я была <в> возхищении от нашего разговора и чуть не прыгала на месте. Мы стали собираться ехать. Я гордо поблагодарила услужливых пажей. Подошла к нему и сказала, что надеюсь, что он будет к нам. Светской Молодой Человек верно бы повернул в свою пользу настоятельность, с которою я звала его к нам; особливо естьлиб имел его стан, ловкость и приятную физиономию. Но милой этот сын природы умел лучше понимать меня и не увидел в моем поведении ничего предосудительного: он видел в нем чувство простое, не любопытства и не глупаго кокетства, а просто желание сердца успокоиться. Мы поехали: всю дорогу думала я об молодом моем герое, все дрожала от нетерпения, чтоб он не нашел странным нашего приглашения, чтоб побоялся ввериться негодяям незнакомым. Прошло два дня. Приехал батюшка и сказал, что у него был Козак и что он очень интересен, что приедет с Алексеем. Как часто в этот день поглядывала я на дорогу и как забилось сердце мое, когда увидела я колязку Алексея и в ней высокаго мущину в козатской шапке. Кто бы прочитал эти строки, подумал, что любовь действовала во мне тогда. Тот ошибется, и я пожалею от души об том, которой не может различить между благородным чувством желать знать об участи нещастных и <чувством> той пустой любви, которую называют Англичане to be in Love {Быть влюбленным -- англ.}.