Понедельник
Вчера перед сном палец опять разболелся так, будто его рак клешней защемил. Приняла аспирин и только тогда уснула.
Все-таки странно: физическая боль будто вбирает в себя всю мою досаду, все моральные терзания. Это боль спасительная, избавительная. Благодаря ей случилась важная перемена. Не знаю, люблю я Жерара или нет, но неприязнь к нему исчезла. Теперь я думаю о нем чуть ли не как о святыне, к которой нельзя прикасаться.
Все утро работала, дописывала главу об «Антонии и Клеопатре». После обеда мы с мамой снова ходили к Редону — палец очень уж плох. Он сделал мне четыре обезболивающих укола. Что было не слишком приятно. Я встала после этого сама не своя и вышла в коридор — надо было выждать десять минут, пока подействует анестезия. Когда наконец он начал резать, я ничего не чувствовала — как будто все происходило за десять километров от меня — и не смотрела; зато смотрела мама, и по ее гримасам было ясно, что зрелище не из приятных. Я только видела, как он что-то убирает маленьким пинцетиком. Но палец был чужой.
Оттуда пошла на дежурство в библиотеку[30].Все, конечно, ахали. Особенно я благодарна Виви Лафон за заботу. Со мной возились, как с ребенком. Пришли Дениза и Николь. Когда отошел наркоз, было страшно больно, но потом успокоилось.
После ужина, лежа в постели, диктовала Денизе начало новой следующей главы. Мы провели приятный, можно сказать, замечательный вечер.
Вторник, 21 апреля
С утра опять взялись за дело: я диктовала, Дениза печатала. Говорит, получается хорошо. Я тоже довольна, хотя немножко страшновато. Потом ходила в Сорбонну. К обеду пришел Жас. За столом они с мамой так спорили — я думала, будет скандал.
Сейчас, после обеда, сижу в каком-то отупении, — борюсь со сном. Может, это перед грозой? Или из-за пальца — запоздалая реакция? Будь здесь Одиль, она бы посмеялась — ведь сегодня вторник. А вторники весь год — неудачные дни. Но ее тут нет. Я заснула прямо за письменным столом, очень хочется писать дальше. Но перечитать «Кориолана» не хватает духу. Сходила на улицу Сен-Доминик — отдала в починку скрипичный футляр. Выпила чаю в надежде наконец проснуться. Но бесполезно — меня совсем разморило.
Среда, 22 апреля
Получила две открытки.
Вся неделя прошла вот так: с утра — работа над дипломом, после обеда — потерянное время, вечером — угрызения совести, после ужина — сидение за пишущей машинкой и отчаяние из-за того, что я не способна выражать свои мысли словами. Просыпаюсь в семь с намерением поработать на свежую голову, но стоит встать с постели — вся свежесть испаряется.
Живу как в дурном сне, потеряла счет дням, не замечаю, как проходит время.
Пятница, 24 апреля
Ходила на обед к Жану и Клодине[31], и это единственное светлое пятно за всю неделю. Просидела у них до четырех, играла на скрипке. Жан прочитал две главы моего диплома и вообще был любезен, как никогда, небывалое великодушие! Все-таки я его немножко стесняюсь, и он меня, кажется, тоже. Но он замечательный.
Пришла домой и, как всегда в это время, чувствую себя разбитой. В шесть часов вышла из дому — отправилась к доктору Редону. На бульваре Монпарнас шумно и людно: полно народу за столиками на террасах кафе, толпы гуляющих на тротуарах, а мне среди этой толчеи вдруг стало страшно одиноко и тоскливо. Потом увидела прекрасные деревья у Малого Люксембургского дворца, и только тогда меня отпустило.
Суббота, 25 апреля
Получила открытку от Жерара, довольно сумбурную. Между нами происходит что-то очень серьезное. Чем все это кончится? Теперь я думаю о нем с какой-то невыразимой нежностью.
Обедали в «Харчевне королевы Гусиные Лапки». Потом поехали в Обержанвиль. Дениза осталась дома — она ждала гостей, Жана Виге с женой.
Сирень в цвету, трава уже высокая, но любоваться ими я не стала — с тех пор, как поняла, до чего бесили Жерара мои описания, не перестаю стыдиться своей глупости.
Воскресенье, 26 апреля
Оркестр: Жоб, Брейнар, его сестра, Франсуаза Масс, Анник Бутвиль. Дениза играла концерт Моцарта, мы ей аккомпанировали, Франсуа дирижировал.
Понедельник, 27 апреля
Снова встретила в библиотеке того сероглазого юношу; к моему удивлению, он пригласил меня в четверг послушать вместе с ним пластинки, мы добрых четверть часа разговаривали о музыке. И говорили бы еще, но тут пришла Франсина Бакри — сказать, что она думает о моем дипломе. Я знаю, как его зовут. Жан Моравецки. Но еще до того, как я узнала это имя, мне казалось, что у него славянская внешность, он похож на славянского князя. Жаль, что у него такой голос.
30